Дмитрий Донской

— Воинов у тебя нет, но золото есть. Золою Орда в скольких боях копила? А золото можно перелить во все — в коней, в оружие, в воинов.

— А ты, вижу, думал в Рязани об Орде?

— О тебе, хан. Орда — мне чужой край. Ты мне — родной отец.

Долговязый, тяжелоносый, круглоглазый генуэзец ласково просился в сыновья к хилому, маленькому, кривоногому татарину. И хан внял нежной сыновней просьбе — подарил Бернабе халат и перстень. А перстень был золотой, и золотым огнем сверкнули глаза генуэзца от этого первого золота, попавшего в его руки. Он поспешил на Рязанское подворье.

— Хан те шлет, государь, поклон. Сейчас постится. Пост пройдет будет с тобой говорить.

Олег нахмурился: посту еще неделю быть. Надо неделю ждать. Но что делать. Олег не хан, а только князь из разоренной Рязани.

— Благодари хана за милость — дождусь!

Бернаба подумал: «Сколько захотим, столько подождешь!» Генуэзец уже не скрывал, что вновь перешел к хану.

— Мой хан справляется, доволен ли ты, Ольг Иванович, едой, слугами, постоем?

— На тебе, Бернабушка, от моей бедности подарочек. Ты ведь мне не чужой — будь другом.

И еще один перстень получил Бернаба.

Мамай как-то спросил его:

— В кого ж перельем мы наше золото?

— Есть в горах яссы, в степях есть черкасы, в пустыне тоурмены, в Кафе есть генуэзцы и во многих окружных областях есть народы и люди, жадные до золота, до добычи, до грабежа. Скажем им, посулим, дадим, они пойдут…

— Охота ли им умирать?

— Каждый надеется, что стрелы летят в грудь соседу.

— А если вонзятся в их грудь?

— Больше нам останется. Мертвые платы не просят.

Пост не препятствует труду. Искусные плотники ставили новые столбы перед ханским домом Столбы высокие, вырезанные острым резцом бухарских мастеров. Садовники расчищали сады. Пересаживали кусты цветущих роз ближе к дому. Может статься, что и засохнут эти кусты, но не прежде, чем рязанский гость, Олег, пройдет мимо них, иначе засохнут садовники. Мамай готовил свой дом, как ткут ковер, плотно сплетая нить с нитью, чтобы создать прекрасные узоры: хан знал — Олег учен, умен, горд. Он хотел раскрыть перед ним свою утоленную гордость и скрыть под тем ковром свое жадное, голодное сердце, коему одно утоление — Москва.

И Олег пришел в этот сад.

Они разговаривали, словно не лежал между ними пепел Рязани, словно не пасся рязанский скот в ордынских степях, словно не руками новых рабов богатеют татарские воины.

— И вот, — говорил Олег, — известно мне: Дмитрий тебе, хан, враг. И мне враг.

Но Мамай только слушал — пусть князь сам напрашивается: не Мамаю ж кликать себе помощников!

— И тебе лучше, и мне лучше — его сломить.

— А силен ли он?

— Да ведь и мы слабы не будем. Призовем Ягайлу Литовского. Поделим промеж себя Русь. Мне — Москву, Суждаль, Новгород, Ягайле — Смоленск, Псков. Будем тебе дань давать по-старому, как при Батыге давали.

— А сберете ль столько?

— Чего ж не собрать? Русь велика. У Дмитрия хозяйство крепкое. А наши руки глупее, что ль, Дмитриевых? Он у тебя скидку выторговал, а гляди, как озолотел на том! А то б тое золото тебе ж бы шло.

— А на что мне Москва! И золота у меня вдосталь.

— А кто его знает, может, Дмитрий удумает твое золото у тебя отнять?

Брови Мамая колыхнулись, руки сжались.

— Ну нет! — Превозмог себя, сказал спокойно: — Что ж, князь! Готовься, посмотрим.

— Буду готовиться!

— Готовься.

Мамай не только принял дары от Олега, но и сам Олегу отдарил.

Пусть не выносит из Орды обид.

Еще Олег плыл по Волге в Рязань, а уж в Сарае встретили нового гостя.

Тридцать третья глава МИТРОПОЛИТ

Во вторник 26 июля 1379 года наместник митрополита всея Руси Михаил-Митяй переехал через Оку, направляясь в Царьград к вселенскому патриарху Нилу принять посвящение.

Из разукрашенной отплывающей ладьи он смотрел на высокий коломенский берег. На берегу стояли провожавшие его от Москвы до Коломны великий князь Дмитрий, старейшие московские бояре, епископы; сияли золотом их облаченья, сияло золото икон в их руках, сияли хоругви над их головами, гудели над Коломной колокола, вставали на горе башни и церкви родной Коломны.

Широким взмахом руки Митяй благословлял их. Высокий, широколицый, он смотрел назад, и ему казалось, что это берег отходит от него. Неожиданно из-за темных башен к белым июльским облакам взлетела, кружась, белая голубиная стая.

Давно ли он на том вот берегу гонял голубей над бревенчатыми теремами? И так же вот сушилось красное и серое белье на шестах в слободе, такие ж стояли бабы на пристани. Но тогда никто не посмотрел на него, а сейчас сам Дмитрий, великий князь, трижды облобызал его щеки, сам большой великокняжеский боярин Юрий Васильевич Кочевин-Олешинский возглавляет Митяеву охрану, три архимандрита, шесть митрополитских бояр, сам московский протопоп Александр, игумны, переводчики, клирошане, всякие слуги и много подвод, груженных казной и ризницей, сопровождали Митяя в Царьград.

И еще вез Митяй с собою две белые хартии, скрепленные печатями Дмитрия, дабы при нужде вписать в них от Дмитриева имени свою волю.