Дюна: орден сестер

После того как весть о возвращении Вори распространилась, жители Зимии внезапно затеяли празднество – так распрямляются после дождя поникшие цветы. Величайший герой джихада! Легендарный Примера, больше двух жизней сражавшийся с мыслящими машинами, с самого начала конфликта до кровавой развязки! Сама эта мысль расжигала воображение, будоражила народ, отрывала от тревожной повседневной жизни. Атрейдес словно вышел из тома по истории, волшебным образом вернулся к жизни.

Размахивая флагами, возобновив пышные празднества времен сразу после джихада, батлерианцы маршировали и пели в память о трех мучениках: Серене Батлер, ее младенце-сыне Манионе и Великом Патриархе Иблисе Джинджо.

В разгар этих празднеств император Сальвадор встречал Вори улыбками и приветствовал, как товарища после долгой разлуки. Когда толпа собралась на площади перед дворцом, император принимал аплодисменты, будто они отчасти предназначались и ему. Вори участвовал в этом спектакле, как человек проходит неприятную медицинскую процедуру.

Люди обращались с ним как со спасителем, просили прикоснуться к их детям, благословить любимых. Батлерианцы приняли его как своего, хотя он их не поощрял. Их движение казалось куда более радикальным, чем крестовый поход Райны Батлер против всех форм машин и технологии в мрачные дни джихада. Приверженцы Райны причинили огромный ущерб, особенно на Парментьере, где внучка Вори Ракелла лечила зараженных чумой Омниуса и сторонники Райны набросились на нее.

Батлерианцы его тревожили.

Прошло немало десятилетий с тех пор, как Вори в последний раз бывал в столице, и теперь, глядя по сторонам, он видел повсюду признаки упадка: техника не развивалась, а отступала. Об этом говорили мелочи – транспорт, инструменты, даже освещение и звуковые системы парада в его честь; все казалось чуть более примитивным. Но он вежливо смотрел, как многоцветный парад движется мимо императорской трибуны.

Улыбающийся император сидел рядом с ним, а брат императора Родерик держался в тени, руководя событием. Толпа на площади все росла, крики и приветственные возгласы оглушали. Люди выкрикивали имя Вори, требовали, чтобы он произнес речь. Император поднял руку и попытался призвать к порядку, но успеха не достиг. Однако, когда встал Вори, толпа мигом замолчала – с такой стремительностью устремляется в открытый люк корабля воздух.

– Благодарю вас за этот замечательный прием. Прошло много времени. Я сражался в джихаде Сирены Батлер и теперь вижу, что дала моя победа: свободную империю, живую цивилизацию, которой больше не мешает угроза мыслящих машин. – Он с ложной скромностью улыбнулся. – И я тронут, что вы не забыли меня.

В наступившей тишине кто-то прокричал:

– Ты пришел сесть на трон? Ты здесь, чтобы вести нас?

Кто-то другой крикнул:

– Ты наш следующий император?

И голоса слились в громовой гул. Толпа орала его имя:

– Вориан! Вориан!

Вори удивленно рассмеялся и отмахнулся от вопросов:

– Нет-нет… я пришел, чтобы защитить жителей Кеплера, и только. Императорский трон принадлежит Коррино.

Он повернулся к Сальвадору и почтительно поклонился. Толпа вновь разразилась рукоплесканиями. Тем не менее он слышал, что продолжают выкрикивать его имя, а не Сальвадора.

И видел, что императору это не нравится.

Суеверные страхи говорят о незрелости, это проявление невежества и легковерия. Однако иногда такие страхи обоснованны.

Записи медицинской школы Сукк. Анализ душевных стрессов человека

– Я учил тебя выходить мыслью за твои пределы, – сказала мыслящая сфера Эразма. – Теперь, подобно лучшим мыслящим машинам, ты способен видеть будущие последствия, строить планы и давать оценки. Семьдесят лет назад под моим руководством ты создал эту школу. Мы научили многих людей организовывать мысли, как это делают компьютеры. Мы усовершенствовали людей, сделали их менее изменчивыми и более стабильными.

Гилберт сказал:

– Я тоже доволен семьюдесятью годами нашего успеха, начавшимися через десятилетие после падения Синхронизированной Империи.

– Но мы не должны отказываться от утопии.

В механическом голосе Эразма звучал упрек.

Утопия. Гилберт глубоко вздохнул и не сказал, о чем думает: он больше не считал, как в молодости, что утопия мыслящих машин – идеальное состояние общества, лучше всего, что могут создать люди. Это – одно из постоянно повторяемых утверждений Эразма – так глубоко отпечаталось в душе Гилберта, что он не сомневался ни в едином слове независимого робота.