Дитя времени

«Король Франции разрешает употреблять только ту соль, которая куплена у него по им же установленной цене. Войска ничего не платят населению и жестоко обходятся с ним, если не получают требуемого. Все владельцы виноградников должны отдавать королю четверть урожая. Все города должны ежегодно платить королю крупные суммы на содержание его солдат. Крестьяне живут в тяжких трудах и в нищете. Шерстяного платья они не носят. Вся их одежда состоит из коротких холщовых курток и штанов до колен, которые оставляют ноги голыми. Женщины ходят босиком. Мясо они не едят, только свиной жир в супе. Дворяне живут немногим лучше. Если против них выдвигается какое-либо обвинение, то допрашивают их тайно, после чего они вообще могут исчезнуть.

В Англии дела обстоят иначе. Никого нельзя определить на постой без разрешения хозяина. Король не может ни устанавливать налоги, ни изменить старые законы, ни вводить новые. Англичане пьют воду разве что в наказание. Едят они всякое мясо и рыбу. Они одеваются в шерстяное платье и владеют разной домашней утварью. Судить англичанина можно только в обычном суде».

И, как показалось Гранту, если англичанин того времени оказался бы в стесненных обстоятельствах далеко от дома и ему захотелось взглянуть на своего первенца, то ему не пришлось бы гадать, как наскрести денег на поезд, потому что он знал, что в каждом богобоязненном доме дадут пристанище и кусок хлеба. Та зеленая Англия, с мыслями о которой он засыпал вчера, заслуживала многих добрых слов.

Грант перелистывал относящиеся к XV веку страницы, пытаясь отыскать упоминания о жизни отдельных людей, упоминания, которые могли бы, словно огни рампы, осветить необходимые ему части исторической сцены. Но повествование было разочаровывающе общо. Согласно Тэннеру, единственный парламент Ричарда III являлся самым свободомыслящим и прогрессивным за всю эпоху, и достойный автор мог лишь сожалеть, что личное поведение короля расходилось с его стремлением ко всеобщему благу. Больше о Ричарде III Тэннер сказать, видно, ничего не мог. За исключением Пастонов, которые с неистребимой жизнерадостностью из века в век болтали обо всем на свете, в этом солидном труде не чувствовалось живых людей.

Грант позволил книге соскользнуть с груди и потянулся за «Рэбской Розой».

5

«Рэбская Роза» оказалась сочинением художественным, но по меньшей мере ее было легче держать в руках, чем тэннеровскую «Конституционную историю Англии». Более того, книга представляла собой такую форму исторического романа, где сама история лишь несколько разнообразится диалогами; скорее беллетризированная биография, нежели историческая беллетристика. Эвелин Пэйн-Эллис, кто бы она ни была, снабдила свою книгу портретами и генеалогическим древом, не допуская полупонятных анахронизмов.

Эвелин Пэйн-Эллис проливала на жизнь Ричарда III больше света, чем Тэннер.

Гораздо больше.

Грант твердо верил, что если нельзя ничего выяснить о самом человеке, то лучше всего разузнать все о его матери.

Поэтому до тех пор, пока Марта не раздобудет ему воспоминания о Ричарде III святого и непогрешимого Томаса Мора, Грант решил заняться Цецилией Невилл, герцогиней Йоркской.