Диспут

Всем москвичам от вихрастого мальчонки до седого старика, от глупой бабы до ученого монаха стало ясно, что дело здесь непростое. Москва сгорела не иначе как волшебством. Находилось много свидетелей, видевших, как чародеи вынимали сердца человеческие, мочили их в воде, а той водой кропили по улицам — оттого пожар и поднялся! Пирожник Сенька Драный узрел над огнем сороку, а в той сороке узнал княгиню Анну Глинскую, она-то и была злодейкой — виновницей неслыханного дела. В клюве держала горящую ветку и зажигала ею крыши, старая негодница. В той же вине уличили ее брата Михаила. На Москве Глинских не любили. Черные люди охотно возводили на них вину, потому что те были у государя в приближении и жаловании, от их людей пошло насильство и грабеж, а хозяева своих слуг не унимали.

Такое страшное дело простить не позволялось. Надо было побить Глинских, а заодно всех дворян и детей боярских, выходцев из северской земли, пришедших на Москву вслед за знатными покровителями. Анна Глинская, одначе, являлась родной бабкой государя, и люду московскому нельзя было давать потачку к бунту против царской крови. Иван Васильевич, вышедший на паперть Успенского собора, не в силах был угомонить бунтовщиков. Бояре, сводившие счеты с временщиками Глинскими, подстрекали мятежников к расправе с ними. Одного из них толпа растерзала, а другие ожидали той же участи. Мятеж грозился перекинуться, как всегда бывает, вообще на знатных и богатых, а тогда бы несдобровать всему державному устроению.

Вот здесь-то и проявил себя Сильвестр. Яко новый пророк встал он с поднятым угрожающим перстом и жаркой обличительной речью. Речь была обращена равно к люду московскому и к его державному повелителю.

Долгие годы потом вспоминал Сильвестр начало своего восхождения к вершинам власти. Как бы вторым зрением видел он себя посреди мятежной толпы высокого и черного, мечущего жалящие стрелы против неслушников. Много страху нагнал тогда благовещенский протопоп на свою многоголовую паству. Не сразу, но исподволь усмирил он ее, мастерски используя «страшила» Ветхого и поучения Нового заветов, ссылаясь на грозные знаменья и чудеса. И чудо свершилось, свершилось чудо!

Пожар изгорел, бунт утих, Сильвестр поднялся над пожаром и бунтом как доверенный человек государя. Вместе с Алексеем Адашевым возглавил он Избранную раду, а затем потеснил и Адашева. Влияние его на молодого царя явилось значительным и весомым, поскольку вообще было возможным влиять на столь своенравного и самолюбивого повелителя, как Иван Васильевич. Все это сохранялась до злополучной истории с присягой, но Сильвестр пока еще не поступился ни одним из знаков и преимуществ своей власти.

Как ни был занят Сильвестр, он вскоре допустил к себе отца Семена, в чьем приходе находился, как ему было известно, Матвей Башкин. Быстрым колобком вкатился тот в строгий покой Сильвестра, делавшего пометки на Четьи-Минеях, но отложившего гусиное перо в сторону с приходом попа. Сочинитель «Домостроя» с неудовольствием оглядел тучного пастыря и желчно выговорил:

— Не по великому посту жизнелюбивая плоть твоя играет и веселится. Ишь пузо-то нарастил какое! Кажись, рано я тебя из-под Димитрова с племянницей вызвал. Что за пример прихожанам подаешь!

— Таким господь меня уродил, — смиренно потупив глазыньки, ответствовал отец Семен. — На строгом посту сижу, а брюхо все не убавляется.

— Врешь, поди!.. Ну да ладно, говори, с чем пришел.

Отец Семен подробно рассказал обо всем, что было связано с Матвеем Башкиным, не забыв присовокупить, что обращается к протопопу по собственной Матюшиной просьбе за разрешением недоуменных вопросов.

«На ловца и зверь бежит, — подумал Сильвестр. — Вот тебе и диспут, вот тебе и спор, вот тебе и суть спора. Почище, чем на Бычьем броде, выйдет. Одного страшусь: не слишком ли близко лежит здесь дело к ереси? Вон даже стригольников вспомнили, Схарию и Косого называли, треклятый Лютер у них на слуху».

— Все это слова для церкви нужные и важные,— вздохнув, заметил протопоп.— А посему надо запечатлеть их на бумаге. Иди-тко ты, Семен, домой и, ничего не прибавляя и не убавляя, пиши донос.

Поп-колобок согласно кивнул. По бесхитростному обычаю того времени бумаги подобного рода так и назывались доносами. Лучше или хуже от этого они не становились.

— Да, чтоб не забыть, — спохватился Сильвестр. — Когда встретишься с Башкиным, возьми у него Апостол с измененными местами. Скажи — Сильвестр велел.

И тут колобок выказал повиновение, а потом выкатился из дверей.

«Грехи наши тяжкие»,— удовлетворенно проговорил про себя Сильвестр.

Рано успокаивался честолюбивый протопоп! Если ты с кем-нибудь прожил сорок дней и не узнал подлинного его характера, то не узнаешь и через сорок лет. Целое семигодие Сильвестр был близок к государю, а натуры его так и не понял. Самодержец всея Руси до сих пор оставался для него перепуганным юнцом с пятнами сажи и копоти на бледном лице, с трясущимися руками, устрашавшимся яростных пророчеств протопопа едва ли не больше, чем самого пожара.