Дискурсы Владимира Сорокина

Первые страницы «Льда» производят впечатление однородного повествования, далекого от произвольной структуры «Голубого сала». Но вскоре становится ясно, что и «Лед» грешит против некоторых нарратологических правил романного жанра. Первая и самая длинная из четырех частей «Льда»817 отличается от привычного повествования тем, что построена на принципе серийности — повторения одних и тех же действий с незначительными вариациями. Очевидный пример — повторяющиеся призывы «Отзовися!» и «Говори сердцем!»818. Кроме того, возникает ощущение, что повествование ведется в спешке, записано урывками и остается незавершенным. Торопливый рассказчик не дает себе труда методично описывать персонажей, а только бегло характеризует их, перечисляя через запятую отдельные черты819. Кажется, что и читателя роман приглашает к такому же торопливому движению по тексту. Слова, выделенные жирным шрифтом, не привлекают внимания к каким-то важным идеям, а всего лишь сигнализируют появление новых персонажей (врача, ассистентки, водителя и т. д.820), словно бы облегчая чтение «по диагонали». Это с самого начала заставляет усомниться в метафизических претензиях романа:

На дискурсивном уровне простота синтаксиса и спонтанность противоречат сложной задаче, которую братья и сестры пытаются решить, осуществляя тщательно подготовленные и детально спланированные действия. Не только их зверское поведение, но и примитивная речь многих членов братства, в том числе духовного лидера, не вяжутся с их высокими целями821.

Центральный персонаж первой истории — «брат Урал» (часть первая, главы 1-3). В первой главе Юрию Лапину жестоко раскалывают ледяным молотом грудину, и его сердце называет его «истинное имя» — Урал. Во второй и третьей главах описаны психологические трудности, которые Лапин/Урал испытывает, пытаясь привыкнуть к своей новой «сердечной» идентичности. Трехчастная структура задает ритм и для историй двух других персонажей — Диар (I 4-6) и Мохо (I 7-10). Каждый мини-сюжет состоит из трех или четырех глав: в первой намеченной жертве раскалывают грудину, во второй она приходит в себя после насилия, в остальных изображен кризис, вызванный конфликтом нового самосознания персонажа и прежних социальных ролей. Все трое «проснувшихся» весьма мучительно переживают расставание с сексуальным влечением, описанное со множеством физиологических подробностей, которые рисуют постсоветскую действительность того времени как ад на земле822, и несколько приступов рыданий823, иногда вызванных снами — их пересказ дан курсивом, — где появляются мотивы плача824. После «циклов» «слез, сна, сна и слез»825 Урал, Диар и Мохо могут считаться родившимися заново и прошедшими инициацию членами братства826. Так завершается первая часть, построенная по образцу «бульварных мистических романов»827. Троих персонажей, которых удалось успешно «расколоть», принимают в тоталитарную секту (так называет ее сам Сорокин828), напоминающую реально существовавшие русские секты, например секту скопцов829. В романе «Лед» персонажи вместо сексуальных отношений прижимаются друг к другу сердцами и впадают в состояние немыслимого блаженства и восторга. Даже закоренелый циник Боренбойм/Мохо вдруг ощущает жалость к сердцу издыхающей крысы830.

Во второй части831 рассказана предыстория происходящих в постсоветскую эпоху поисков «живых сердцем», а кончается она принятием в братство Урала, Диар и Мохо832. Повествование ведется от лица Вари Самсиковой/Храм, рассказывающей, как 23 000 избранных постепенно собираются вместе со времен Второй мировой войны, когда их было всего 153, и до 1 января 2000 года, когда их число достигает 18 610833. Эта часть, отличающаяся большей внутренней целостностью, отвечает жанровым канонам историй обращения. Она открывается эмоциональной биографией, которая содержит признаки устной речи, указывающие на подлинность свидетельства.

Еще один традиционный литературный прием — остранение в детских воспоминаниях героини. Например, Варя рассказывает, как «весело» ей жилось в доме матери при «смешных» немецких оккупантах834, а когда Варю вместе с другими девочками с оккупированных территорий отправляют в «Великую Германию» для принудительного труда, площадка для построения перед фильтрационным лагерем поражает девочку — «огромадный майдан такой»835.

Если остранение в рассказе ребенка можно было бы воспринимать как модус традиционной литературы, после первой части читатель догадывается, что все это неважно и имеет значение только то, что произойдет после метафизического пробуждения, которого добиваются уже знакомым способом — ударом ледяного молота. Догадка подтверждается, когда истязания, поначалу принимаемые Варей за казнь военнопленных, оказываются «ледяным» ритуалом, известным читателю по первой части836. Механизм приятно обманутых ожиданий вновь воспроизводится, когда Храм, уверенная, что ее сейчас изнасилуют, переживает свой первый «сердечный контакт»837.