Дисбат

Район, в котором Мартынов назначил Синякову встречу, находился на самой окраине города и назывался соответственно — Окопище. Среди новеньких высоток кое-где еще торчали деревенские избы. Наверное, здесь было приятно просыпаться по утрам, вместо автомобильного гула внимая пению петухов и лаю собак.

Дверь открыл сам Мартынов, облаченный в домашний халат и тапочки. Если он и изменился за эти годы, так только в лучшую сторону — стал суше, стройнее, импозантнее. Обильные прыщи исчезли, дурь, вечно туманившая взор, сменилась типично жандармской проницательностью (в нехудшем смысле этого слова), а пряди благородной седины очень украсили шевелюру.

После того как они обменялись рукопожатиями, Синяков поинтересовался:

— Так ты где живешь, здесь или там?

— Там живу, здесь отдыхаю, — туманно ответил Мартынов. — Проходи на кухню.

Стол был уже заранее накрыт — коньяк местного разлива, минеральная вода, стандартные деликатесы из тех, что сейчас, слава богу, можно свободно купить почти в любом магазине.

— Я спиртного практически не употребляю — признался Мартынов, — но ради такого случая придется сделать исключение.

— Я тоже, знаешь ли, не очень… — замялся Синяков, после суда давший себе зарок не пить попусту.

— Рассказывай! — ухмыльнулся Мартынов. — Попахивает от тебя перегарчиком. И рожа помятая. Про костюмчик я уже и не говорю… Бомжуешь?

— Ты что! — возмутился Синяков. — Я сына приехал навестить. Он здесь срочную служит.

— В каких войсках? — Мартынов уже выпил и сейчас разделывал на своей тарелке огромного, как лапоть, рака, при более внимательном рассмотрении оказавшегося заморским зверем лобстером.

— В бригаде внутренних войск. — Второго рака-лобстера на столе не наблюдалось, и Синякову пришлось ограничиться ломтиком буженины.

— Достойная служба, — кивнул Мартынов. — Весьма достойная… Охранять покой наших граждан — дело почетное. — Слышать эти суконные истины из уст бывшего шпанюка было довольно странно. — На сверхсрочную не собирается?

— Вряд ли…

Синяков уже решил было, что наступил подходящий момент, но внезапно почувствовал болезненный укол в бедро. Это давала о себе знать шаманская иголка, лежавшая в кармане брюк. Интересно, а как она выбралась из пакета?

— Ты пей, закусывай, — Мартынов сделал жест Креза, одаривающего своих прихлебателей драгоценными камнями.

— Спасибо, я обедал недавно, — пробормотал встревоженный Синяков, однако за копченой курочкой потянулся.

В это время за окном захлопали птичьи крылья. И гость, и хозяин непроизвольно вздрогнули. Снаружи на карниз опустился голубь-сизарь, обыкновенный городской попрошайка, неведомо что разыскивающий на уровне девятого этажа.

— Пошел вон! — Мартынов застучал по столу. — Брысь, зараза!

— Подожди. — Синяков отломал кусочек хлеба и через форточку подал голубю. — Воркует… Птенцы у них сейчас…

— Ты, я вижу, жалостливый стал, — Мартынов уставился на Синякова так, словно видел его впервые. — А про то, как на первом курсе мне по морде заехал, помнишь?

— Нет, — искренне признался Синяков.

— Конечно, почему ты должен помнить о такой мелочи… Кто я был для тебя тогда? Деревня… А я, может, именно после той зуботычины спортом решил заняться. Чтобы с тобой рассчитаться.

— Почему ж не рассчитался? — Синякову вдруг расхотелось есть и пить.

— А это никогда не поздно. — Мартынов жизнерадостно заржал и хлопнул Синякова по плечу. — Ладно, пошутили и хватит. Давай выпьем за студенческие годы.

«Ладно так ладно, — подумал Синяков, — будем считать, что я лазутчик, действующий на чужой территории. Поэтому чем больше я съем и выпью, тем больший урон нанесу противнику».

Рассправившись с очередной рюмкой, он как бы невзначай поинтересовался:

— С кем из наших общаешься?

— Ты про кого? — Мартынов замер, не донеся до рта вилку с куском ветчины.

— Про ребят из нашей группы.

— А-а-а… — Мартынов надкусил ветчину, и Синяков смог убедиться, что его зубы выглядят гораздо лучше, чем двадцать пять лет назад. — Если честно, то ни с кем… В люди никто из них не выбился. А с бродягами и алкоголиками мне и на службе разговоров хватает,

— Грошев, говорят, писателем стал.

— Попадалась мне его фамилия в сводках, — поморщился Мартынов. — То распитие в неположенном месте, то семейный скандал… А насчет его литературной деятельности ничего сказать не могу. В последнее время, кроме служебной документации, ничего не читаю. Тем более что к нынешним писакам отношусь с сомнением… Ну ладно там Островский или Фадеев. Они народ исключительно хорошему учили. Воспитывали. Путь указывали… А эти только ноют. И то не так, и это! Очернять все мастера… Но, слава богу. Воевода им воли не дает. К ногтю взял. Во всех редакциях наших людей поставил. Проверенных, выдержанных. Уж они-то никаких сомнительных идеек не пропустят. Не можешь про патриотизм писать, пиши про цветочки… Забегали эти писателишки сразу. Засуетились. Мы хорошие, дескать! И рады бы Воеводе задницу лизать, да не подпускают. Такое еще заслужить надо.

— А как же свобода печати? — наивно удивился Синяков.