Но какую пользу принесет обращение к законом разума без признания того, что направило рациональное мышление и наделило его целью? Что дает нам обращение к человеческим потребностям и человеческим формам реальности, если именно эти элементы и нуждаются в объяснении более всего? Нам действительно необходимо принять тот факт, что абсолютно безнадежно пытаться извлечь основные формы религиозных верований из резерва уже готовых идей, потребностей и идеалов. Ведь даже тогда, когда кажется, что они соответствуют заданным условиям внешнего и внутреннего мира, они все равно нуждаются в целостной идентификации до того, как они станут тем, чем они являются. Наш фрагментированный способ восприятния вещей, который, несомненно, обманывает нас в этом вопросе. Мы сосредотачиваемся на индивидуальных потребностях, нуждах, процессах мышления, желаниях, целях и идеалах, но мы не постигаем при этом всю целостность. Мы не видим, таким образом, что все это на самом деле является лишь единичными формами коллективного паттерна жизни, создание которого — большее чудо, чем достижения самых выдающихся творцов и изобретателей. Все отсылает нас к нему, и все его формы указывают нам путь.
В центре всего значимого, в центре любой завершенной интенции находится образ самого человека — та форма, в которой он хочет себя видеть. Глупо утверждать, что он позаимствовал этот образ Всевышнему, и таким образом создал формы человеческих богов. Напротив, Божество показало ему этот образ. До того, как человек стал способен увидеть себя самого, Бог явил Себя ему. Его образ предшествует человеческому образу. От проявления Божества человек узнал, какими могут и должны быть человеческий образ и природа.
Величественное прозрение, через созерцание которого человеку открылся его собственный образ, также излучался на ту целостность, которую мы называем жизненным паттерном.
Слишком много времени было потрачено на бессмысленную задачу извлечения истины из слабой, не имеющей никакой потенции предпосылки. В этом мире нет ничего, что показало бы такую же производительную способность, как образ Божества. Стоит, наконец, признать, насколько глупо пытаться проследить происхождение продуктивности там, где ее меньше всего — в желаниях, нуждах и тревогах. Безумно было бы искать идеи, которые сделали возможным существование рационального мышления, в плодах рациональных процессов. Также глупо пытаться понять основу, которая позволяет целенаправленным интенциям впервые обрести их масштаб и направление, в концепции пользы и корысти.
5
Не зависимо от того, исследуем ли мы культ и верования отдельной культуры или человеческую жизнь, какой она предстает в них, мы всегда приходим к великом акту творения. И этот акт нельзя объяснить никакими индивидуальными конфигурациями культуры. Он наделил эти конфигурации их внутренней природой и, следовательно, наделил их бытием.
Общая целостность того, что мы называем культурой, опирается на главенствующий миф, который всегда неразрывно связан с историей Божества. В соответствием с этим мифом создается культура и народный этос. До этого их не существует вообще. Конечно, мы не имеем в виду, что все разнообразные перспективы мифа воплотились в жизнь в одно мгновение. Жизненная сила, которая произвела это великое явление, могла и должна была постоянно создавать что-то новое — неизменно новое, но, в то же время, одинаковое.
Таким образом, если переживание присутствие Всевышнего, неопровержимые доказательства которого преподносят нам культовые практики, является первым звеном в каждой из цепочек жизненной эволюции; если его нельзя объяснить ни одним из наследующих его феноменов, но оно само есть основой всей последующей творческой деятельности, то мы должны принять его как первоначальный феномен. Мы должны признать также, что проявление Божества, из которого происходят все религии, не только не есть бредом, а является самой настоящей из всех возможных реальностей. Ведь его манифестация включает в себя все то, что мы называем «реальным» — от формирования человеческого общества и культуры до объектов опыта, мышления, ощущения и воли.
И все эти формы были очерчены первоначальным феноменом мифа, а не человеческими намерениями или обстоятельствами.