Диктатор

Цицерон написал Марку Антонию, прося дозволения вернуться в Рим, но сделал это без особой надежды. Они с Антонием всегда были вежливы друг с другом, однако их разделяла давнишняя неприязнь, проистекавшая из того факта, что отчим начальника конницы, Публий Лентул Сура, был одним из пяти заговорщиков Катилины, казненных Цицероном. Неудивительно, что Марк Антоний отказал ему в просьбе. Судьба Цицерона, ответил он, касается Цезаря, и, пока правит Цезарь, Цицерон должен оставаться в Брундизии.

Я бы сказал, что последующие месяцы были самыми худшими в жизни Марка Туллия – даже хуже его первого изгнания в Фессалонике. По крайней мере, тогда все еще существовала республика, за которую стоило бороться, в этой борьбе была честь, и семья его оставалась сплоченной. Теперь же эти поддерживающие факторы исчезли, и повсюду царили смерть, бесчестье и раздор. И сколько смертей! Стольких наших старых друзей не стало! Смерть почти можно было учуять в воздухе.

Мы пробыли Брундизии всего несколько дней, когда нас навестил Гай Матий Кальвена, богатый член сословия всадников и близкий товарищ Цезаря, который рассказал, что Тит Анний Милон с Целием Руфом погибли, пытаясь вместе организовать беспорядки в Кампании: Милон, во главе армии своих старых оборванцев-гладиаторов, был убит в битве одним из офицеров Цезаря, а Руфа казнили на месте какие-то испанские и галльские конники, которых тот пытался подкупить. Смерть Целия в возрасте всего лишь тридцати четырех лет стала особенным ударом для Цицерона, и он заплакал, услышав об этом – это было гораздо более сильное проявление чувств, чем когда он узнал о судьбе Помпея Великого.

Вести о Помпее нам принес сам Публий Ватиний: ради такого случая его уродливое лицо выражало некое подобие горя.

– Есть сомнения в случившемся? – спросил Марк Туллий.

– Ни малейших сомнений. Я получил сообщение от Цезаря: он видел его отрубленную голову, – ответил наш гость.

Цицерон побелел и сел, а я вообразил эту массивную голову с густым хохлом и эту бычью шею… «Наверное, понадобилось немало усилий, чтобы ее отрубить, – подумал я, – и перед Юлием Цезарем предстало внушительное зрелище».

– Цезарь заплакал, когда ему показали голову, – добавил Ватиний, как будто прочел мои мысли.

– Когда это произошло? – спросил Цицерон.

– Два месяца назад.

Ватиний прочитал вслух выдержку из сообщения Цезаря. Это случилось, когда Помпей Великий сделал именно то, что предсказал Квинт: он бежал из Фарсала на Лесбос, чтобы искать утешения у Корнелии – его младший сын, Секст, также был с нею. Вместе они сели на трирему и отплыли в Египет в надежде уговорить фараона присоединиться к их делу. Помпей бросил якорь у берега Пелузия и послал весть о своем прибытии. Но египтяне слышали о катастрофе при Фарсале и предпочли принять сторону победителя. При этом вместо того, чтобы просто отослать Гнея Помпея прочь, они увидели возможность завоевать доверие Цезаря, разобравшись с его врагом. Бывшего военачальника пригласили сойти на берег для переговоров, и к его кораблю была послана лодка, чтобы перевезти его. В лодке находились Ахилла, командующий египетской армией, и несколько старших римских офицеров, которые раньше служили под началом Помпея Великого, а теперь командовали римскими отрядами, защищающими фараона.

Несмотря на мольбы жены и сына, Гней Помпей сел в лодку. Убийцы подождали, пока он сойдет на берег, а потом один из них, военный трибун Луций Септимий, пронзил его сзади мечом, после чего Ахилла вытащил кинжал и пырнул его, а следом за ним это сделал и второй римский офицер, Сальвий.

– Цезарь желает, чтобы стало известно: Помпей храбро встретил смерть. Согласно свидетельству очевидцев, он обеими руками набросил тогу на лицо и упал на песок, – рассказал Публий Ватиний. – Он не просил и не умолял о пощаде, а только слегка застонал, когда его добивали. Крики Корнелии, наблюдавшей за убийством, были слышны с берега. Цезарь отстал от Помпея всего на три дня. Когда он прибыл в Александрию, ему показали голову Помпея и его кольцо с печаткой, на которой выгравирован лев, держащий в лапах меч. Цезарь запечатал им свое письмо в доказательство рассказанного. Тело было уже сожжено там, где оно упало, и Цезарь отдал приказ, чтобы пепел отослали вдове Помпея.

С этими словами Ватиний свернул письмо и передал своему помощнику.

– Мои соболезнования, – сказал он и отсалютовал. – Он был блестящим солдатом.

– Но недостаточно блестящим, – сказал Цицерон после того, как гость ушел.

Позже он написал Аттику: «Что касается конца Помпея, то я никогда не имел ни малейших сомнений: так и будет, ведь все правители и все народы настолько убедились в безнадежности его дела, что, куда бы он ни направился, этого и следовало ожидать. Мне остается лишь скорбеть о его судьбе. Я знал его как человека доброго нрава, чистой жизни и серьезных принципов».

Вот и все, что он сумел сказать. Мой друг никогда не оплакивал эту потерю, и впоследствии я почти никогда не слышал, чтобы он упоминал имя Помпея.