Диктатор

Мы сделали резкий разворот и замаршировали обратно на юг. Я думал, что мы вернемся в Диррахий, но вместо этого мы прошли мимо на некотором расстоянии, двинулись дальше на юг и после четырехдневного марша заняли новую позицию в обширном лагере, разбитом вокруг маленького городка Апсос.

Вот теперь люди начали понимать, насколько блестящим военачальником был Цезарь, потому что выяснилось, что он каким-то образом соединился с Антонием, который перевел свою армию через горные перевалы. И, хотя объединенные силы Гая Юлия были меньше наших, он вышел из безнадежного положения и теперь активно наступал. Ему удалось захватить селение у нас в тылу и отрезать нас от Диррахия. Это не было фатальным бедствием – флот Помпея все еще властвовал над побережьем, и нас могли снабжать морем и по берегу до тех пор, пока погода не стала бы слишком скверной. Но люди начинали тревожиться, как тревожится тот, кого окружают.

Иногда мы видели, как люди Цезаря движутся вдалеке по склонам гор: он контролировал высоты над нами. А потом развернул обширное строительство – его солдаты валили деревья, строили деревянные крепости, копали рвы и канавы, а вынутую землю использовали для возведения укреплений.

Естественно, наши командиры пытались помешать этим работам, и происходило много стычек – иногда по четыре-пять в день. Но работы продолжались более или менее непрерывно в течение нескольких месяцев, пока Цезарь не закончил пятнадцатимильную линию укреплений, которая тянулась вокруг наших позиций огромной петлей, от берега к северу, от нашего лагеря до утесов к югу.

Внутри этой петли мы построили собственную систему рвов напротив вражеской: два враждующих лагеря разделяло пятьдесят-сто шагов нейтральной земли.

Были установлены осадные машины, и артиллеристы швыряли друг в друга камни и горящие метательные снаряды. По ночам вдоль укрепленных линий крались диверсионные группы и перереза`ли глотки людям во вражеской траншее.

Когда стихал ветер, мы слышали, как они разговаривают. Часто они кричали нам оскорбления, а наши люди вопили в ответ. Я помню неутихающее чувство напряжения. Это начало действовать всем на нервы.

Цицерон заболел дизентерией и проводил много времени, читая и сочиняя письма в своей палатке. Хотя «палатка» здесь – не совсем верное слово. Мой друг и выдающиеся сенаторы как будто соперничали друг с другом в том, кто сумеет устроиться с наибольшей роскошью. Внутри их временного жилья были ковры, кушетки, столы, статуи и столовое серебро, привезенные на кораблях из Италии, а снаружи – стены из дерна и беседки из листьев. Они приглашали друг друга на обеды и вместе принимали ванны, как будто все еще были на Палатине.

Марк Туллий особенно сблизился с племянником Катона, Брутом, жившим в соседней палатке, которого редко видели без книги по философии в руке. Они проводили вместе часы, засиживаясь за разговорами до поздней ночи.

Юний Брут нравился Цицерону за благородную натуру и ученость, но оратора беспокоило, что голова молодого человека слишком полна философией, чтобы тот нашел этой философии какое-нибудь практическое применение. «Иногда я боюсь, что он, возможно, настолько образован, что у него ум зашел за разум», – поделился мой друг со мной своими опасениями.

Одной из особенностей этой окопной войны было то, что человек мог вступить в самый дружеский контакт с врагом. Обычные солдаты периодически встречались посередине свободной земли, чтобы поболтать или поиграть в азартные игры, хотя наши офицеры накладывали жестокие наказания за такое братание. Кроме того, с одной стороны на другую перебрасывались письма. Цицерон получил по морю несколько посланий от Руфа, пребывавшего в Риме, а одно письмо – даже от Долабеллы, который стоял с Цезарем меньше чем в пяти милях отсюда и послал курьера под флагом перемирия. «Если ты здоров, я рад, – писал он своему тестю. – Сам я здоров, как и наша Туллия. Теренции порядком нездоровилось, но я знаю наверняка, что теперь она поправилась. В остальном все твои домашние дела в отличном состоянии. Ты видишь, в какой ситуации находится Помпей. Выгнан из Италии, Испания потеряна, а теперь, в придачу ко всему, он заперт в своем лагере – унижение, которого, полагаю, никогда прежде не испытывал римский военачальник. Об одном тебя молю: если он ухитрится выкрутиться из нынешней опасной ситуации и будет искать спасения с помощью флота, прими во внимание свои интересы и, в конце концов, стань другом самому себе, а не кому-то другому. Мой дражайший Цицерон, если окажется, что Помпея изгнали еще и отсюда и вынудили искать другие земные страны, надеюсь, ты удалишься в Афины или в любое другое мирное место, куда пожелаешь. Любые уступки, какие тебе понадобятся от главнокомандующего, чтобы сохранить свое достоинство, ты с превеликой легкостью получишь от такого доброжелательного человека, как Цезарь. Я доверяю твоей чести и доброте: позаботься о том, чтобы курьер, которого я к тебе посылаю, смог вернуться ко мне и принести от тебя письмо».