Диктатор

Кассий, Брут и Децим созвали совет, чтобы обсудить, что делать. Вчерашнее предложение Цицерона – что они должны созвать Сенат на Капитолии – явно утратило силу из-за последних событий. Вместо этого было решено, что в дом Марка Антония должна отправиться делегация экс-консулов, не принимавших участие в убийстве, и официально попросить у него, как у консула, созвать Сенат. Таких бывших консулов было трое: Сервий Сульпиций, Клавдий Марцелл и Луций Эмилий Павел, брат Лепида. Все они вызвались идти, но Цицерон отказался присоединиться к ним, аргументируя это тем, что группе лучше начать переговоры непосредственно с Эмилием Лепидом:

– Я не доверяю Антонию. Кроме того, любое заключенное с ним соглашение будет иметь силу лишь тогда, когда его одобрит Лепид – человек, в данный момент обладающий властью. Так почему бы не повести переговоры с Лепидом, полностью исключив Антония из игры?

Однако верх одержал довод Юния Брута, что именно Антоний – законная, пусть и не военная, власть и в середине утра бывшие консулы двинулись в путь. Перед ними слуга нес белый флаг перемирия.

Все, что мы могли сделать, – это ждать и наблюдать за происходящим на форуме… Наблюдать в буквальном смысле слова, потому что, если кто-нибудь пробирался вниз, к крыше государственного архива, ему открывался ясный вид на то, что творилось внизу.

Там было полным-полно солдат и штатских, слушающих речи, которые произносились с ростр. Люди усеивали ступени храмов, цеплялись за колонны, и все новые напирали, чтобы войти со Священной дороги[74] и с Аргилета, забитого народом, насколько хватало глаз. К несчастью, мы находились слишком далеко, чтобы расслышать, что говорилось на форуме.

Около полудня человек в полной военной форме и красном плаще генерала начал обращаться к толпе. Он говорил намного больше часа, заслужив длительные аплодисменты, и, насколько я мог разглядеть, это был Эмилий Лепид. Вскоре после этого на возвышении появился еще один солдат – его важный вид, под стать Геркулесу[75], густые черные волосы и борода безошибочно выдавали в нем Марка Антония. И снова я не смог расслышать слова, но знаменательным было уже само его присутствие, и я поспешил обратно, чтобы рассказать Цицерону, что Лепид и Антоний теперь явно заключили союз.

К тому времени на Капитолии царило сильное напряжение. Мы мало ели весь день, и никто как следует не выспался. Брут и Кассий в любое время ожидали нападения. Наша судьба от нас не зависела, однако Марк Туллий был странно безмятежен. Он сказал мне, что чувствует – он на стороне правого дела и примет все последствия своего решения.

Как раз когда солнце начало опускаться за Тибром, вернулась делегация экс-консулов. Сульпиций отчитался за всех: Антоний согласен созвать заседание Сената завтра на рассвете в храме Теллус[76].

Первую часть сообщения встретили ликованием, вторую – стонами, потому что храм находился на другом конце города, на Эсквилине, рядом с домом Антония.

Кассий сразу заявил:

– Это ловушка, чтобы выманить нас из укрепленного места. Нас наверняка убьют.

– Возможно, ты и прав, – сказал Цицерон. – Но можно сделать так: все вы останетесь тут, а я пойду. Сомневаюсь, что меня убьют. А если убьют – что ж, велика ли важность? Я стар, и нельзя умереть лучше, чем защищая свободу.

Его слова подняли наш дух. Они напомнили нам, почему мы здесь. Было тут же решено, что настоящие убийцы останутся на Капитолии, а Марк Туллий возглавит делегацию, дабы говорить от их имени в Сенате, а также, что вместо того, чтобы провести еще одну ночь в храме, Цицерон и все остальные люди, которые с самого начала не принимали фактического участия в заговоре, вернутся по домам и отдохнут перед дебатами.

Итак, после взволнованного прощания, мы под флагом перемирия двинулись в сгущающихся сумерках вниз по Сотне Ступеней. У подножия лестницы воины Лепида устроили заслон. Они потребовали, чтобы Цицерон выступил вперед и показался. К счастью, его узнали, и после того, как он поручился за остальных, всем нам разрешили пройти.

Марк Туллий трудился над своей речью до поздней ночи. Перед тем как я отправился в постель, он спросил, не пойду ли я с ним на следующий день в Сенат, чтобы делать стенографические записи. Мой друг думал, что эта речь может стать его последней, и хотел, чтобы ее записали для потомства: итог всего, во что он веровал в отношении свободы и республики, целительной роли государственных деятелей и морального удовлетворения из-за убийства тирана. Не могу сказать, что я наслаждался этим поручением, но, конечно, отказать ему я не мог.

Из сотен дебатов, в которых Цицерон участвовал за последние тридцать лет, эти обещали быть самыми напряженными. Они должны были начаться на рассвете, из-за чего нам пришлось покинуть дом в темноте и пройти по улицам, когда окна и двери были еще закрыты – само по себе нервирующее предприятие.