Диктатор

Обращение к клурам и коринам передавалось по нескольку раз в день. Из печати и стерео этих двух стран мы быстро узнали, что оно вызвало большое волнение. Одни твердили, что пора объявить мир и принять помощь, другие восставали против измены союзному долгу. Это было то самое, о чем я говорил Гамову — спасение своих детей клуры и корины приняли сразу, но мир после тягостного поражения противоречил традициям и национальной гордости.

А затем оба правительства в холодной ноте, одинаковой у обоих, известили, что предложение о мире должно быть адресовано союзной коалиции, а не отдельным державам. Сепаратный мир — оскорбление для них. Немедленно за их нотами Аментола по стерео объявил миру, что противники задумали расколоть коалицию, шантажируя ее продовольственными трудностями в некоторых странах. Он согласен на переговоры о мире, если Латания предварительно объявит себя виновницей кровавой бойни, незамедлительно выведет войска из оккупированных Родера, Ламарии, Патины и Нордага, согласится выплатить репарации за разрушения городов и гибель людей и произведет чистку своего правительства, исключив одиозные фигуры.

С тяжелым чувством выслушали мы ноты Клура и Корины и обращение Аментолы. Вудворт сказал, что иного ответа от Клура и Корины не ждал и что Аментола верен себе — наглый, когда ему везет, и вежливый, когда его бьют. Таким он был в молодости, когда Вудворт общался с ним в Кортезии, характер его с тех пор не переменился.

— Значит, бить его — и покрепче! — подал реплику Пеано.

— Он просто политик классической формации, — сказал я, ирония была предназначена для Гамова. — Он мыслит силовыми категориями. По части психологии и нравственности он не мастак. И он согласен проиграть десяток психологических битв, лишь бы выиграть одну военную схватку. В общем, просвета к миру мы не увидели. Противники готовы на лишения, лишь бы одержать военную победу. — И еще добавил для Пеано: — Грохот победы хорошо заглушает стоны голода. Не берусь исключить и то, что они ринутся на нас на всех фронтах, не дожидаясь весны.

— Для отпора я предпочитаю зиму, а не весну, — сказал Пеано.

В эти дни мы часто общались с Гамовым — то у него, то у меня. Он тяжело переживал, что его политические прогнозы не сбылись. Особенно огорчало затухание женского движения. Комитеты Помощи военнопленным закрылись сразу же, как Аментола запретил вывоз продовольствия. Комитеты Спасения рассыпались после подавления эпидемии. Потускнели надежды на образование неофициального женского правительства, параллельного законному, но обладающего немалой властью — даже мне такая надежда виделась почти реальной.

— Мне страшно от мысли, что возобновится истребление людей, — признался Гамов однажды. — Я ненавижу войну. Я стал руководителем военного правительства лишь ради того, чтобы побыстрее покончить с войной.

Я не мог его утешить. Про себя я отмечал, что Гамов в депрессии, еще никогда он не был столь пассивен и вял, как в эти месяцы поздней осени. Он давно уже взвалил на меня текущие дела, теперь поручал и стратегию. Я решал за него — в его стиле, разумеется. Лишь потом я понял, что у него не депрессия духа, а подкрадывающаяся болезнь тела — только причиной ее было разочарование от политических неудач.

А перед новым годом произошла неожиданность, в которую он втайне продолжал верить.

Я уже говорил, что политические движения неравномерны, они то замирают, свиваются в закоснелые узлы, то, словно вырываясь из тенет, бросаются вскачь. Скажу точней: политический процесс подобен болезни. Сперва общество чем-то заражается, потом латентная стадия, когда болезнь незримо зреет, и, наконец, она вырывается наружу тяжкой хворью. Именно так мне представляется тот процесс, что долго назревал в недрах Кортезии, а потом взорвался новым пробуждением духовных сил. Объявилась опять Норма Фриз с ее активистками — возник Комитет «Женщины Кортезии за немедленный мир», а к нему присоединилась жена Торкина со своим движением: «Президента Аментолу — на мыло!». До сих пор не понимаю, почему взбалмошная женщина для выражения ненависти к президенту выбрала этот клич футбольных фанатиков, требовавших расправы с неугодными им судьями, но на воображение женщин он действовал не меньше, чем на футбольных хулиганов.