Диккенс и Теккерей

Зря всё-таки Теккерей сокрушался, полагая, будто ему «не догнать» Диккенса! «История Пенденниса» написана в один год с «Жизнью Дэвида Копперфилда». При сопоставлении этих двух автобиографических книг со всей очевидностью становится понятно, что роман Диккенса — сказка, увлекательная, сентиментальная — порой до слащавости, в чём-то по-настоящему трогательная, местами — назойливо нравоучительная. Наблюдательность же Теккерея, тонкость психологического анализа в «Пенденнисе» поразительны. Пространный пассаж из главы LIX, на наш взгляд, сделал бы честь любому автору психологического романа XX века, а потому позволим себе привести его здесь полностью:

«Мы очень мало меняемся. Когда мы говорим, что этот мужчина или та женщина не таковы, какими были на нашей памяти в юности, и отмечаем (конечно, с осуждением) изменения в наших друзьях, мы, возможно, не учитываем, что обстоятельства только выявляют скрытые дефекты или качества, а не создают их. Сегодняшние эгоистическая апатия и равнодушие — это следствие вчерашней эгоистической страсти и домогательств; презрительность и изнурённость, кричащие vanitas vanitatum, — всего лишь утомлённость нездорового аппетита, пресыщенного наслаждением; наглость преуспевшего parvenu — это лишь неизбежное продолжение карьеры алчного борца; изменения в нашем образе мыслей похожи на седину или морщины, это только завершение роста и увядания, предопределённых всему, что смертно: белоснежное ныне было некогда чёрным как смоль; нынешняя неповоротливая тучность была всего несколько лет назад пылким румяным здоровьем; эта спокойная усталость, терпимая, отрешённая и разочарованная, была ещё недавно неистовым и пламенным честолюбием и всего лишь преобразилась в покорное спокойствие после многих битв и поражений. Счастлив тот, кто способен с таким благородством вынести это банкротство и мужественно, скрепя сердце, отдать победительнице Судьбе свой сломанный меч! Разве не страшно тебе, друг-читатель, раскрывший эту книгу ради нескольких минут лёгкого чтения, но отложивший её для мрачных раздумий, не страшно разве тебе подумать, как ты, подытожив свои успехи или поражения, заняв достойное положение или безвестное и безнадёжное место в толпе, пройдя через такое количество боёв и поражений, успехов, преступлений и раскаяний, тебе лишь известных, ты, который так часто влюблялся и охладевал, плакал и снова смеялся, — подумать, что ты — тот самый Ты, кого помнишь ещё ребёнком, до того, как начался твой жизненный вояж? Он был успешным, и ты входишь в порт — капитан-победитель, кивающий у борта ликующим возгласам людей под пушечный салют, но под звездой на твоей груди никому не известная печаль. Или ты потерпел кораблекрушение и без всякой надежды привязал себя к мачте где-то в открытом море... Тот, кто тонет, так же, как тот, кто преуспел, совершенно одинаково думают о доме и вспоминают время, когда они были детьми: ты одинок на теряющемся из виду обломке мачты — одинок и посреди аплодирующей тебе толпы».

После завершения «Пенденниса» Теккерей серьёзно занимается изучением XVIII века. Перенеся в 1849 г. тяжёлую болезнь и опасаясь, что в случае его смерти дочери будут сильно нуждаться, Теккерей решил начать чтение лекций, чтобы поправить своё материальное положение.

Лекции Теккерея сочетали в себе литературные портреты, воссоздание характеров его любимых английских писателей XVIII в., общей атмосферы и литературного быта того времени, тонкий анализ произведений и отдельных персонажей. Он первый заговорил о литературе и писателях так свободно, с таким страстным желанием заглянуть в их внутренний мир, в их творчество. Говоря о роли и назначении литературы, Теккерей осмысливал и свои собственные творческие позиции.

Весной 1851 г. его лекции проходили в одном из самых фешенебельных залов Лондона. Не отличавшийся ни особо сильным голосом, ни ораторским мастерством, ни артистизмом Диккенса, он очень волновался и читал по рукописи, однако имел успех.

Специально приехавшая Шарлотта Бронте восхитилась содержанием лекций, но, видимо, памятуя о своей полной лишений юности, была шокирована «чрезмерной светскостью» Теккерея, тем, что его аудиторию составляли «сливки общества». Хотя, по словам Ивашёвой, «бывая в аристократических салонах, он держал себя с достоинством, которое воспринималось иными как высокомерие», и только «за бутылкой вина в литературных кабачках и клубах шутки его бывали по-раблезиански солоны, а часто беспощадны. Все виды ханжества были ему не только чужды, но и омерзительны».