Взрослая Эстелла «так сильно изменилась, стала ещё настолько красивее, женственнее, так далеко ушла в своём всепобеждающем превосходстве», что Пип, вроде бы тоже ставший уже другим, вновь ощущает себя «безнадёжно неотёсанным деревенским мальчишкой». Она и обращается с ним, «как с мальчиком», и «прельщает» его, но, «снисходя» до него, «как и подобает блестящей красавице», заявляет, что у неё «нет того, что люди называют сердцем».
Пип принимает предложенные условия. Ему достаточно понимать, «
Словно повторяя слова Мэтью Покета о «джентльменстве души», Бидди взывает к добрым чувствам Пипа: «Хоть вы теперь и джентльмен, но у вас всегда было доброе сердце». Однако в сердце своём Пип совершает предательство верных друзей: он тяготится обществом Джо, опасаясь насмешек такого же, как он, воспитанника Покета-старшего — титулованного хама Бентли Драммла с его, «пустоголовыми предками» (как известно, Диккенс презрительно относился ко всякого рода родословным).
«Так в течение жизни наши самые малодушные и низкие поступки мы совершаем ради тех, кого более всего презираем», — резюмирует рассказчик Пип.
Ещё более стыдится Пип своего родственника после встречи с повзрослевшей Эстеллой, потому что она «отнеслась бы к нему с презрением».
Но во время свидания с нею в доме мисс Хэвишем его тяготит и присутствие Джеггерса: «Несовместимость его холодности с моими чувствами к Эстелле мучила меня. И не только потому, что я никогда бы не смог заставить себя говорить с ним о ней. Не вынес, если бы он стал при ней скрипеть своими сапогами. Или принялся бы мыть руки после общения с нею. Я страдал оттого, что переживал свой восторг в двух шагах от него. Что свои чувства я должен был испытывать в его присутствии».
Любовь-наваждение никого не допускает в своё общество. Диккенсу это было до боли хорошо известно.
«Я любил её просто потому, что не любить было выше моих сил. Любил вопреки рассудку, вопреки собственной воле, надежде, счастью и покою, вопреки всевозможным препятствиям» — это слова рассказчика Пипа, но, безусловно, и признание самого автора.
«Я расскажу тебе, что такое настоящая любовь. Это слепая преданность, безусловное самоуничижение, полное подчинение, доверие и вера — вопреки самому себе, вопреки всему миру, когда всё сердце, всю душу отдаёшь предмету своей страсти — как это было со мной!» — говорит Пипу мисс Хэвишем, но нам слышится голос Диккенса: «И со мной!»
Ибо писатель, несомненно, создавал эту книгу, чтобы поведать «драгоценную заманчивую тайну, героем которой был я», как сказано в оригинале, а в переводе М. Лорие не только неоправданно, но и непростительно искажено: «разгадать которую суждено было мне». Ведь
Автор «Больших надежд» просто купается в мучительных восторгах любви, и не только к мисс Тернан, он явно предаётся также воспоминаниям о былом чувстве к Мэри Биднелл: «Мы были примерно одних лет, хотя, конечно, она казалась взрослее» — это ведь не о солидном писателе и юной Эллен!..
Когда Драммл начал ухаживать за Эстеллой, она «то поощряла его, то обескураживала, то почти льстила ему, то открыто презирала его, то обращалась с ним как с добрым знакомым, то будто едва вспоминала, кто он танов» — совершенно так, как юная Мэри Биднелл играла с юным Диккенсом.
Маленькая, казалось бы, незначительная, деталь говорит о том, что автор отождествлял себя со своим героем. Побывав с Гербертом на спектакле, где увлечённый театром псаломщик Уосл бездарно играл Гамлета, Пип видит сон: «я должен играть Гамлета, а мисс Хэвишем — Тень его отца, и на нас смотрят двадцать тысяч зрителей, а я не знаю и двадцати слов своей роли».
Вряд ли Пип увидел бы такой сон. Забытый текст роли — сновидение сугубо профессиональное. Более чем вероятно, что активно выступавший на сцене Диккенс видел его. Может быть, и неоднократно. И, не учтя, что автор и рассказчик — якобы не одно и то же лицо, приписал сон Пипу, тем самым выдав их полное соответствие.
Эстелла презирает вульгарных в своём беспокойстве о наследстве родственников мисс Хэвишем: «Какое удовольствие я получаю, смеясь над ними, когда они бывают смешны!»