Дикий хмель

— О! — скривила физиономию Люська. — Я и забыла: ты теперь начальство.

4

Люська тоже была начальством.

Ее восхождение случилось буквально на моих глазах. И об этом стоит рассказать подробнее.

Широкий вызвал меня, но, когда я пришла, он брился. Он всегда брился на работе. Почему-то полагал, что начальник цеха в шестьсот с лишним человек должен непременно бриться на работе, что это демократично и современно. Орудуя электробритвой «Харьков», Широкий очень часто одновременно говорил по телефону, выслушивал доклады начальника смены, мастеров, делал внушения рабочим... Потом он щедро и с удовольствием растирал лицо одеколоном. И выходил в цех, высокий, светловолосый, розовощекий.

Работницы тогда посмеивались.

— Румяный идет.

Увидев меня, Георгий Зосимович кивнул на стул, потому что не мог сейчас со мной заниматься: кто-то звонил ему. А Широкий не мог делать три дела сразу.

Я безропотно села. Приготовилась ждать. Но тут в кабинет шумно и неуклюже вошел Иван Сидорович Доронин.

— Зосима... Тьфу! Георгий Зосимович...

Это «тьфу», в сердцах выскочившее у Доронина, кажется, задело Широкого. Он положил трубку, холодно и строго перебил начальника смены:

— Плохо выглядишь, Доронин. Слышу у тебя одышку.

— Есть маленько. При возрасте...

— Курить бросать надо. И бегать трусцой.

— Как? Как? — не понял или не расслышал Доронин.

— Трусцой надо бегать по утрам.

— Что я, заяц? — Доронин, казалось, был доволен своей находчивостью.

— Не заяц, а старый человек с больным, усталым сердцем, — Широкий вещал, как последняя инстанция.

Доронин насупился:

— Мово сердца на мой век хватит. А лишку мне без надобности.

Щека у Широкого нервно дернулась, словно ее обожгло.

— Все это разговоры. Однако умирать никому не хочется... У тебя дело?

— Сказывали, зовете меня, — с легким недоумением ответил Иван Сидорович.

— Да... — вспомнил Широкий. Выключил бритву. Провел ладонью по щекам, подбородку. Похоже, что остался довольным. Сказал:

— По старой памяти и, как нынешний член фабкома, помочь ты должен Мироновой. На заготовительном потоке бригадира избрать надо.

— Кого предлагаешь?

— В бригадиры? — вопросительно ответил Доронин.

— Не в королевы, же английские! — засмеялся Широкий, посмотрел на меня, словно просил оценить остроумие. Все-таки начальство шутит не каждый день.

Я улыбнулась совсем другому: подумала, вот если бы их поменять местами. Но Георгий Зосимович принял мою улыбку за поддержку. Сказал:

— Ну...

— Предложат, — неопределенно ответил Доронин и пожал плечами.

— Кто?

— Коллектив... Инструкция есть, — развел руками Иван Сидорович. — По инструкции коллектив свово представителя выдвинет.

Румяность схлынула с лица Широкого, как вода с берега. Он забарабанил пальцами по столу. Наконец сказал:

— Все верно. Но Миронова — председатель цехкома еще молодой, неопытный. Помочь ей надо. Согласен?

— В некотором смысле... — промямлил, глядя в пол, Доронин.

— В прямом смысле! — стукнул кулаком по столу Широкий. — Ты, Доронин, на меня не сердись. Знаешь же, люблю я тебя, как отца родного. Сколько раз в дирекции намекали, не пора ли, дескать, Ивана Сидоровича Доронина с почетом проводить на пенсию. А я им — нет! Доронин — это кадр! Это специалист! Опора! Мы с тобой должны жить душа в душу. Идти рука об руку... Наталья Алексеевна, позовите мастера.

Иду за тетей Дашей. Она помогает девчатам «на клею». Доброе лицо ее светится улыбкой, чуть заметной, но приветливой. Она такая тихая, наша тетя Даша, что никто не может запомнить ее голоса. Но руки помнят. Вернее, пальцы, крепкие, короткие, с ногтями, никогда не крашенными, но всегда чистыми, аккуратно подстриженными. Когда тетя Даша садится за машину, ее можно снимать на пленку и потом показывать новичкам как учебное пособие.

В цехе ее зовут Счастливая. За этим прозвищем целая история. Но произошла она еще до моего прихода на фабрику. Кажется, в тот год, когда была разыграна первая денежно-вещевая лотерея.

Как-то в аванс наделила кассирша тетю Дашу одним лотерейным билетом. И надо же так случиться: именно на этот билет выпал самый крупный выигрыш — автомобиль «Волга».

Я никогда ничего не выигрывала в лотерею, даже рубля, потому не могу представить душевное состояние человека, на которого свалилась вот такая удача. Можно лишь предположить, что с радостью соседствовало и волнение: не сон ли это, не опечатка в газете? Впрочем, тетя Даша — человек спокойный. И как там все было, не знаю. Известно лишь, что по такому случаю тетя Даша купила два вафельных торта и угостила женщин с потока.

К тому времени вдовствовала тетя Даша уже четвертый год. С ней вместе в двухкомнатной квартире жила дочка — зубной врач, зять-протезист и малолетний ребенок, мальчик. Сын же тети Даши Сева — мастер по телевизорам — жил отдельно, на площади жены-портнихи, он имел двух детей, девочек-близнецов.

Такая подробная, как сказал бы Буров, дислокация семейных сил необходима для постижения дальнейших, событий.