Дикие пчелы

– Это мое дело, может, пятак. Ведь эта кубышка так, на черный день была оставлена отцом. Будя я при своем деле, я бы вам заплатил сто тысяч, а может, двести. Сулил я такие деньги вашему исправнику – чистюля, не захотели.

– Не плачься, знаю я вас, Стрельниковых, вы с пятака – разживетесь. А у меня и у него семья, то да се. Значит, по рукам?

– По рукам. Добрынина отдаете мне. Он будет моим рабом. Паспорта и оружие на руки. Коней – и поехали.

Чадили смоляные факелы, суровела тайга. Тихо позвякивало золото, всхрапывали кони.

Золото поделили честно и разъехались.

Так Степан Стрельников стал Степаном Безродным.

Он уехал в Забайкалье, решил присмотреться к этим местам. Добрынина отправил ходоком на Зеленый Клин, чтобы все разведал и дал знать о себе. И вот от Цыгана пришла короткая телеграмма: «Выезжай. Охота отличная. Фазанов много…»

Степан еще в тюрьме был наслышан о вольностях в Зеленом Клине. В мечтах покорял эту землю. Здесь будто бы даже беглых не ловят, лишь бы не варначили и заводили семьи…

Безродный тряхнул головой, отгоняя от себя тяжкие воспоминания. Стали слышнее штормовой рев моря, голоса. Подумал: «Напрасно я затеял эту драку. Здесь перво-наперво надо обрасти дружками, ко всему присмотреться, а уж потом воевать. Так можно сразу в петлю угодить…»

На палубе басил Калина Козин:

– Э, что говорить! Жили мы на Тамбовщине. Десятина земли у меня была. На ладном месте – на бережку реки. И тут свалился на мою голову купец Ермила, задумал на моей земле завод кожевный строить. Давал поначалу за ту землю хорошую деньгу, но я закуражился, – хвастал Калина. – Тогда Ермила подобрал мужиков-выпивох, разных дружков, они утвердили, что та земля не моя, а будто еще прадеда Ермилы. И суд оттяпал у меня землю. А ведь, почитай, в богачах ходил. Все суды и присутствия обошел – не помогло. Хотел пристукнуть топором Ермилу, но своих детей пожалел. Остались бы сиротами. Десяток ртов. А каторга мне пока ни к чему. Одна надея: на новой земле по пятнадцать десятин дают на душу. Заживем. Должны зажить. Только от таких, как этот купчина, – кивнул Калина на Безродного, – у нас все беды. Догребем до места, тоже почну ковать деньги. Получше Ермилы заживу.

– Бедняк завсегда думками богат, – заговорил худощавый, нерослый мужчина. – Гурин мое прозванье, Василь, сын Иванов. Судьбы у нас с тобой одинаковые. Был я тоже мужиком, а потом землю у меня отобрали, ушел в город, стал сапоги тачать. Тачал и все мечтал о своей земле. А потом о своей сапожной. Домечтался, что дети стали с голоду пухнуть. А тут пятый год. Бунт. Хоша я не большевик, а пошел бунтовать. Там-то я и узнал чутка о правде: пока не снесем голову царю, не быть нам сытыми.

– Слышал я об энтом. Пока царю голову снесем, наши с тобой косточки изопреют. Царь стоглав, один умер – второй его место занял. А теперь про ча сюда чапаешь? – посуровел Калина.

– Ссыльный я, из Вольска. На вечное поселение сюда упекли за бунтишко. Зато мы дали копоти жандармам и казакам. Ежли бы все враз, скопом, могли бы и царя сковырнуть. Но ничего – не сковырнули в пятом, свалим в десятом.

– Гурин, значит? Так слухайте, люди, нам бунты и революции надоели. Бьемся, бьемся как рыба об лед и просвета не видим. Нам бы с чуток свободы и земли, обошлись бы без бунтов. Так я говорю, мужики?

– Дело говоришь. Будет земля, и наплевать нам на все. Всех бунтовщиков на каторгу, нам ихнюю землю, – заговорил Терентий. – Потому не толкись под ногами и не гуни над ухом.

– Дурни вы. Думаете, вам здесь развешают калачи на деревах? Нет. Пока мы не соберемся в един кулак, толку не будет. Всяк нас постарается втоптать в грязь. Все ваши мечтательства – полная безнадега. Пупы сорвете, пока чего-то добьетесь. Да ну вас, – махнул рукой Гурин и отошел от мужиков.

– Таких трепачей надыть сторониться. Через них мужику маета, – бросил вслед Турину Калина. – А ты Груню береги, Терентий. Оклемаемся и поженим их с Федькой. Какое уж там приданое! Так возьмем. Полюбились они друг другу за дорогу-то. Ну и пусть любятся.

Шторм начал стихать. К полудню показалась земля. Пароход круто повернул к берегу. Все, кто мог, начали выползать на палубу, не отрываясь смотрели на землю, незнакомую и загадочную.

Мужик не так, как моряк, смотрит на землю. Моряк с тоской, радостью, что наконец-то увидел желанную. Мужик смотрит, приглядывается, будто собирается купить ее: «А что ты за земля? Что ты дашь мне, мужику, за все муки и страдания? Как примешь?»

Пароход надрывно загудел, всхлипнув, оборвал рев на высокой ноте. Всполошились чайки, утки и закружили над сопками и бухтой. Грохнула якорная цепь, якорь упал в воду, пароход остановился, закачался на мелкой волне тихой гавани.

Деревушка Веселый Яр ожила. Из приземистых домиков высыпали старожилы. К пароходу пошла пузатая шаланда под квадратным парусом.

На палубе шум и суета, крики и гомон людской.

– Марфа, гля, сколько тут деревов! Прощай солома! Напечем мужикам такого хлеба, что языки проглотят!

– Надо вначале его посеять, вырастить, сжать, а уж потом есть тот хлеб, – возразил Калина.