Дикая вода

— В прошлом году. У меня там дед с бабкой живут. А что?

— Родился я там, — медленно, словно раздумывая, произнес Антон. — Тут ведь почти все новоселовские. И муж твоей хозяйки Кондратий тоже оттуда был. Полдеревни сюда привезли.

— Раскулачивали, что ли? — спросил я.

— Кого-то, может, и раскулачивали. — Антон затянулся и я заметил, что огонек сигареты дрожит в его руке. — А у нас кроме коровы да собаки ничего не было. Мать говорила, что пострадали из-за грехов отца. Спутался он с женой Сухорукова, тогдашнего председателя колхоза. А тот внес нас в списки подлежащих раскулачиванию и выселению. Тогда, паря, все было просто. Умру, а фамилию этого председателя не забуду. Отец, может, и был виноват. А мы-то при чем?

Сухоруков жил на нашей улице. Из рассказов стариков я знал, что до коллективизации он с утра до вечера пропадал на пашне или сенокосе, участвовал в деревенских сходках и, поскольку был грамотнее других, часто писал от имени сельчан прошения в волость или губернию. Говорят, что лишь его стараниями в Новоселовку прислали учительницу и здесь начала работать первая во всей округе школа.

Перед самой коллективизацией Сухоруков перенес страшное потрясение. Случилось это во время покоса. Вместе с женой он сгребал и копнил сено километрах в трех от деревни. Двухлетнюю дочку оставили дома под надзором матери Сухорукова — восьмидесятилетней старушки. Уложив девочку спать, она ушла к соседке. На кухне в чугунке варилась картошка для поросенка. А над самой плитой старушка повесила просушиться ватный матрац. Пока разговаривала с соседкой, матрац загорелся. Сначала начал тлеть один его угол, а потом и все остальное. Первыми беду заметили игравшие на улице ребятишки. Но в деревне никого, кроме старух, не было. Все находились на покосе.

Когда старухи добрались до дома Сухоруковых и, выяснив причину дыма, вытащили на улицу почти полностью сгоревший матрац, девочка уже угорела. Мать Сухорукова рвала на себе волосы, просила Бога помочь, но было поздно. Девочка прожила без сознания еще два дня и умерла. А через неделю после этого умерла и бабка.

Потрясение было настолько сильным, что Сухоруковы несколько месяцев не могли прийти в себя. Сам Сухоруков ходил, как потерянный, ни с кем не разговаривал и только курил самокрутки, прикуривая их одна от другой. Все ждали, что он не сегодня-завтра свихнется.

Но тут началась коллективизация и деревенские мужики выдвинули Сухорукова на должность председателя, как самого грамотного из них. Это его и спасло. На личные переживания у него просто не оставалось времени. Однако потрясение не прошло без последствий. Сухоруков словно переродился, сделался жестким и неуступчивым, потерял всякую жалость к людям. Был он высоким, сухопарым, с узким длинным лицом и косым шрамом на правой брови, отчего та все время казалась вздернутой. Шрам он получил еще в молодости во время драки из-за невесты, которую у него пытался отбить парень с соседней улицы. Сухоруков выбил сопернику два зуба и сломал ребро, но и сам получил отметину на всю жизнь. Зато добился руки и сердца самой красивой девушки деревни Тани Бочарниковой.

После смерти дочери она пыталась наложить на себя руки. Приладила в стайке петлю и уже собиралась залезть в нее, но Сухоруков то ли случайно, то ли почувствовав неладное, зашел в стайку и увидел приготовления Татьяны. Отвязал петлю от стропилины и этой же веревкой выпорол жену, не жалея сил. Она зашлась в истерике, бросалась с кулаками на мужа, но в конце концов успокоилась и больше о смерти уже не думала. Долгое время не выходила из дома на улицу, не разговаривала с соседями.

А Сухоруков ушел в работу. Налаживал колхозное дело, выбивал фонды, первым в районе получил трактор. Он заражал своей энергией всех, кто был рядом, и колхозники невольно подтягивались, едва на горизонте появлялась его высокая, чуть сутуловатая фигура. Но вскоре случай изменил к нему отношение деревенских.

Соседями Сухорукова были Митрофановы. Самый старший из них дед Феоктист в колхоз вступать не хотел. Но сын понимал: если не вступишь, затолкают силой или, хуже того, сошлют в Нарым, а то и подальше. Поэтому и вступил и работал там, как на своей пашне. Работа отвлекает от тяжелых дум и горестных переживаний. Дед Феоктист никак не мог смириться с этим. Встречая Сухорукова, все время говорил:

— Погибель ты создал нам, а не жизнь.

— Тебе, может, и погибель, — отвечал Сухоруков, высоко поднимая изогнутую бровь, — а другим надежду на счастье.

Обменявшись недружелюбными взглядами, соседи расходились. Разубедить друг друга они не могли, каждый оставался при своем мнении.

На самую пасху, когда из оттаявшей земли уже проклюнулась первая трава и деревня готовилась к севу, дед Феоктист помер. Подошел к окну посмотреть, что делается на улице, схватился рукой за сердце и упал на пол.

У Митрофановых не оказалось досок на гроб, а Сухоруков незадолго перед этим привез несколько подвод хорошего теса, которым собирался крыть скотный двор. Митрофанов пошел к председателю просить помощи.