Дигенис Акрит

Обращаясь к императору, Дигенис в соответствии с византийским придворным этикетом почтительно приветствует его. Вместе с тем он не желает встречаться с воинами императора,— среди них много неопытных, они еще, чего доброго, скажут, что-нибудь неподходящее, и тогда он, Дигенис, наверняка лишит их жизни. Когда император с небольшим числом спутников приходит к герою, тот обращается к нему с любопытными наставлениями (IV 1030 сл.). Лучше давать, чем брать,— поучает он царя; пусть тот жалеет бедняков, защищает угнетенных, прощает невольно согрешивших, не поддается клевете, избегает несправедливости. Власть и царство,— говорит он,— зависят не от силы людей, а от божьей воли. В Т 1520 сл. он просит, кроме этого, раздать предназначенные для него дары бедным стратиотам и любить обращенных в христианскую веру (вспомним отца героя). Отметим, что такие качества императора, как справедливость, милосердие к бедным, соблюдение законов, восхваляют и другие источники X в., например, Продолжатель Феофана, Генесий, склонные вместе с тем превозносить представителей провинциальной знати. Еще более интересные параллели содержит более поздний памятник, вышедший из тех же кругов — «Стратегикон» Кекавмена (ок. 1075—1078). Советы Дигениса императору сильно напоминают советы Кекавмена сыну — соблюдать справедливость, заступаться за бедных, помогать невинно страждущим и т. п. В то же время в своем сочинении Кекавмен стоит за ограничение царской власти: император — человек, и он должен руководствоваться благочестивыми законами; если царь отдает безумные приказания, нечего его слушаться. Надо держаться за свою землю,— говорит сыну Кекавмен,— не отдавать ее царю: тот, кто ищет на царской службе богатств и титулов, становится рабом[541]. Надо думать, что поэма отражает здесь мировоззрение феодальной провинциальной знати, стремившейся к независимости от центральной власти. Вероятно, именно это обстоятельство, а не гипотетичные павликианские тенденции первоначальной редакции поэмы, должно объяснить нам известную сдержанность и даже враждебность Дигениса по отношению к императору и его спутникам. За это говорит также прямое свидетельстве поэмы об императорской немилости, которую до конца своих дней терпел дед героя — каппадокийский стратиг.

«Дигенис Акрит» в полной мере отражает и религиозную идеологию византийцев: существенное место занимает в поэме восхваление православия, в частности, пропаганда его среди мусульман. Нередко встречаются библейские реминисценции. И одновременно важно отметать здесь отсутствие религиозного и тем более расового фанатизма. Не следует забывать, что византийско-арабские отношения в течение X в. претерпевают определенную эволюцию. После крупных военных успехов византийцев, после ряда случаев обращения в христианство отдельных мусульманских вождей и даже целых племен, дух реванша, характерный для IX — начала X в., сменяется более спокойным, часто дружелюбным отношением к арабам. Это нашло отражение и в нашем памятнике. Представители ислама (причем не только принявшие крещение) рисуются здесь в столь же привлекательных тонах, как и христиане; таковы родичи эмира, сам эмир, дочь Аплорравда. Сам Дигенис гораздо чаще скрещивает оружие с христианами, чем с мусульманами. Автор обнаруживает знакомство с верованиями и обычаями мусульман (ср. I, 100 сл., 194, 278; III, 138 сл. и т. д.), а устами матери эмира он даже славит Хрисохира, который предпочел смерть вероотступничеству. Об арабах и «сарацинах» говорится обычно без всякой неприязни, часто даже с лестными эпитетами; автор враждебно относится лишь к «эфиопам» — так называли византийцы мусульман Египта и Северной Африки. Некоторые мусульмане носят греческие имена (мать эмира — Панфия, жена Аплорравда — Меланфия).

Вместе с тем христианская религиозность причудливо сочетается в поэме со следами античной мифологии, с языческими народными поверьями (Харон, Аид, дракон у источника, обращение братьев к солнцу и т. д.).