Дидро

«Он (Дидро. — А. А.) был очень стеснен в средствах и терпел лишения, еще более ощутимые во время масленичного карнавала. В последний день этого праздника, более шумного, чем веселого, он остался совсем без денег, не имея даже на что поужинать во время предстоящего ему ночного бодрствования. Его друзья, объединяясь для удовольствий, столь неотразимых в их возрасте, тщетно завлекали его в участники своих проказ. Не желая ни посвящать их в свое отчаянное положение, ни принимать на себя новое долговое обязательство, столь обременительное для души свободной и независимой, он решил удовлетвориться дневным празднованием, вечером же остаться в своей комнате и чтением скрасить скуку одиночества. Но это средство, как выражается Монтэнь, недостаточно сильно против мыслей, направленных на удовольствия. Ум, уже затуманенный черными парами, был не в состоянии сопротивляться, и Дидро отправился на поиски ночных приключений».

Дальше Нэжон довольно туманно намекает на нежные чувства, которые могли принести успокоение, чего так не хватало натуре Дидро, и на то, что для счастливого завершения своего пребывания там, где он находился, нужно было бы несколько месяцев, а в его распоряжении было всего несколько часов. Речь идет, очевидно, о любовной интрижке.

Зато совершенно ясно Нэжон повествует о том, что произошло дальше. Дидро вернулся в трактир, где жил. Упал на стул и потерял сознание. Очнулся он от того, что хозяйка, напуганная состоянием своего жильца и догадываясь об его причинах, влила ему в рот стакан подогретого вина. Немного позже, отнюдь не рассчитывая на плату, она принесла Дидро ужин и уложила беднягу в постель.

«В тот день, — кончает Нэжон свой рассказ, — он обещал, что, достигнув большего благополучия, не откажет в помощи ни одному человеку, который к нему обратится в нужде. Ни одна клятва не была столь священной и так свято не выполнялась».

Но и милостями доброй трактирщицы нельзя было просуществовать.

— Я знаю для вас одно дело, — как-то сказал ему приятель, — но я не уверен, что вы за него возьметесь.

— Ради бога, скажите! Даже самая плохая работа мне понравится, и я не сочту ее ни неприятной, ни тяжелой, — взмолился Дидро.

Можно догадаться, в каком он был положении!

— Я надеюсь, вы тонзурованы? — спросил приятель. Непонятно было, к чему он клонит, но истины скрыть было все равно нельзя.

— Нет, я не сохранил тонзуры.

— Но вы знаете, как составляются проповеди?

Это-то Дидро знал.

— Тогда ступайте на улицу Бак, в миссию. Там для вас найдется работа.

Дидро немедленно отправился на улицу Бак. Миссионер, который обращал в католичество туземцев португальских колоний, в самом деле заказал ему шесть проповедей, по пятьдесят экю за штуку. Конечно же, Дидро не замедлил их сочинить!

Триста экю! Это Же целое состояние! На него, если быть благоразумным, можно просуществовать полгода.

Но он не был благоразумным, кто же этого не знал? Два нуждающихся приятеля жили на его крохи, пока эти крохи не иссякали. Ну что ж, это была его извечная манера жечь свечу для других. На каком бы убогом чердаке он ни жил, там всегда был матрас для друга; если у него была даже одна тарелка похлебки, вторая ложка всегда находилась. И диктовалось это теми же свойствами натуры Дидро, которые заставляли его готовить чужие уроки.

Ой, как ему было еще далеко до большого благополучия, а он не только не отказывал в помощи тем, кто просил ее, но и не дожидался просьб.

Приятель, пославший Дидро в миссию, надо думать, был недоволен, что у него так быстро кончились деньги. Но с его безрассудной — так считали многие — добротой ничего нельзя было поделать.

Когда Дидро начал давать уроки? Сразу ли после того, как отец отказал ему в помощи, или после куска хлеба, выпрошенного в монастыре? Кто знает!

Преподавал он математику, любя ее еще со времен лангрского коллежа, хотя в «Племяннике Рамо» и говорится, что, давая уроки, он сам еще ее не знал и учился, уча других, и его друг Даламбер подтрунивал над математическими занятиями Дидро.

Позже Дени преподавал и английский язык.

Представьте себе Дидро, приходящего на урок в неизменном плисовом сером рединготе, к тому же весьма потертом. Можно даже назвать эпохой серого редингота тогдашнюю его жизнь, в которой было столько мрачного. Но и светлого, несмотря на лишения, в этой жизни в мансардах Латинского квартала было не меньше. В «Племяннике Рамо» Дидро вспоминает не только о сером рединготе, но и о белых чулках, грубо заштопанных черными нитками.

Родители его учеников далеко не всегда платили ему так, как он заслуживал. Нередко эти сытые буржуа пользовались тем, что, кроме денег, бедняга нуждался еще и в обыкновеннейшем стуле, чтобы сидеть, занавесках на окно, рубашке, книгах. (Книги Дидро любил больше всего.) Они и расплачивались с ним мебелью, чаще пришедшей в негодность, а не доставленной из магазина, бельем, книгами. Из таких «подачек» и составлялось его скромное хозяйство. Правда, книги он покупал и сам, как только в кошельке заводилось несколько франков.