Энох переходит к двум старикам, оставляя Ханана в недоумении. На площадь, толкая перед собой грубо сколоченную двухколесную тележку, входит Женщина. На тележке — больная Девочка. Женщина останавливается около Ханана.
Женщина
Ханан. Да вот он.
Женщина. Ну, слава Богу, дошли…
Женщина осторожно закрепляет телегу в наклонном положении, щупает лоб дочери, озабоченно качает головой, подтыкает тряпичное одеяло, оглядывается. Энох издали наблюдает за ее диалогом с Хананом.
Женщина. Что же народу-то совсем нету?
Ханан. А должен быть?
Женщина
Ханан. О каком событии вы говорите?
Женщина. Как это «о каком»?
Энох
Женщина. Да разве ж я знаю? Мы люди простые… Здоровенькая была и вдруг как кто сглазил. Легла и не встает: ноги не ходят. Три месяца уже. А теперь еще и жар.
Энох. А доктора что говорят?
Женщина. А доктора разве знают? Только деньги зря берут. Тут раввин нужен.
1-ый старик
Женщина. Ой, конечно, хочу, добрый человек! Дай тебе Бог здоровья!
Но старик не уходит, а наоборот, мнется и со смущенным видом топчется рядом. Наконец, Женщина догадывается, достает из пояса юбки кошелек, долго роется там, и в итоге торжественно передает старику монетку.
Женщина. Вот вам на водку, добрый человек.
1-ый старик
Оба старика, весьма довольные неожиданно открывшейся перспективой, убегают в синагогу.
Энох
Женщина
Тем временем Ханан подходит к девочке, смотрит на нее, затем открывает свою книгу, находит нужное место и начинает что-то бормотать, раскачиваясь, глядя в книгу и положив руку на лоб девочки.
Энох
Женщина. Зачем вы ему мешаете, господин? Пусть помолится хорошенько, может, хоть жар спадет. Этот юноша святой, сразу видно. Вон какой бледный, и глаза горят. Хуже-то всяко не будет…
Энох. Откуда вам знать? Будет, не будет… Ханан!
Ханан
Женщина. Да как же я ее подниму, милый? Она ж не ходит.
Ханан. Ходит, ходит. Поднимите.
Женщина обнимает дочь и, потянув ее на себя, ставит на ноги. Девочка, покачиваясь, стоит.
Женщина. Стоит! Видит Бог, стоит!
Ханан
Женщина берет девочку под руку и они идут по кругу в обход площади. Энох, осуждающе качая головой, глядит на Ханана.
Энох. И ты не боишься?
Ханан. А чего я должен бояться, реб Энох?
Энох. Думаешь, я не слышал, какие заклинания ты читал? Как призывал Ситро Ахро? Какие страшные слова произносил? Разве язык твой готов к таким словам, Ханан? Посмотри: я даже подумать о них боюсь, а ведь мне больше пятидесяти. Смирись, мальчик. Ты очень талантлив, спору нет, но тебе ведь еще двадцать двух лет не исполнилось, сам подумай! Ты должен вернуться в ешибот и учить Талмуд: десять лет, двадцать, тридцать…
Ханан. Талмуд велик, но сух, как пустыня.
Энох. Сух, как чистое покрывало, которое осушит любые слезы.
Ханан. Тверд, как каменистое поле.
Энох. Тверд, как надежная дорога через опасную топь.
Ханан. Тяжел, как постылая ноша.
Энох. Тяжел, как непробиваемый защитный панцирь. Я не верю, что мне приходится вести этот спор с тобой, Ханан! Разве не ты был лучшим учеником нашего ешибота?
Ханан