Дьявольский рай. Почти невинна

Субботний вечер оказался к тому же еще и банным. Поскольку горячей воды у нас не было, мыться приходилось в гнусном зеленом тазике, черпая кипяток из бидона с кипятильником (в tag eins я его не выключила из сети и чудом осталась в живых). В общем, читатель должен понять, что это была не помывка, а пытка. И к тому же я время от времени предпринимала жалкие попытки сделать себе человеческую ванну, благодаря чему выливала почти все пятнадцать литров, нагретых за целый день, и когда приходила очередь Цехоцких, то начинался небольшой скандальчик.

Баней оказалось весьма хлипкого вида зданьице, окруженное несколькими молодыми кипарисами, веревками с сушащимся бельем, кривыми фисташками и проступающим сквозь спутанные ветви синим морем. Это была запретная территория военной части, разместившейся между нашим домом и санаторием «Жемчужина». Папаша, перекинув через плечо свое белое полотенце, сопровождал меня молчаливым конвоиром, держась на болезненном расстоянии в один шаг.

Мне было отведено ровно десять минут, чтобы постоять под теплым душем, причесаться и быстренько выйти, так как мыться сегодня будет весь Маяк.

...Горячие струи обжигали спину и плечи. Густой пар рвался к серому мокрому потолку, и там где-то слабо теплилась желтая лампочка без абажура. Часы, которые я за эту неделю еще ни разу не снимала, показывали, что еще есть 5 минут. Ржавая труба вибрировала, выплескивая воду, а на полу – потрескавшемся кафеле коричневого цвета – лежал гнусный резиновой коврик.

В предбаннике было зеркало – большое, вмурованное в стену. И передо мной стояла голая Адора. Мы с любопытством и восхищением смотрели друг на друга. Любовь к себе именно в эти минуты достигла апогея. Я жалела себя. О, это было безумие... и возбуждение тоже. Я жалела это веснушчатое личико, эти мокрые щеки и карие миндалевидные глаза, длинные, потемневшие от воды волосы, прилипшие кудрями к загорелым плечам. Я жалела себя и говорила это зазеркальной Адоре, а она отвечала мне то же самое, и мы плакали друг другу, то и дело локтями вытирая запотевшее окно между нашими мирами. И чувство глубокого сожаления поразило нас обеих, потому что обнять и ощутить все тепло и трепет, и скользкий озноб, и жар дыхания мы не могли.

– Ты мой тип, – сказала мне Адора, – и я бы хотела поцеловать тебя за это. Я ревную тебя ко всему свету, потому что все могут делать с тобой, что хотят. Все, кроме меня. Это несправедливо.

Зеркало оказалось не только противным, но и горьким, поэтому от поцелуев пришлось отказаться. Мы стояли обнаженные, les deux petites nymphees, прижавшись ладонями друг к другу, с мучительной нежностью глядя себе в глаза.

Завернутые в белые полотенца, мы помахали друг другу и разошлись по своим дубовым дверям, а в зеркале блеснул кусочек уже совсем темного звездного неба, и на Адорином смуглом плече вспыхнуло на миг гладкое матовое отражение лунного луча.

Tag Acht (день восьмой)

Все тем же вчерашним вечером Зинка, со свойственными ей визгливыми нотками, сообщила мне, что Вера есть никто иная, как сестра Йога, и это страшная тайна, раскрытая ей рыжей Танькой (они вообще-то терпеть друг друга не могли). Я как раз возвращалась из бани, и состояние у меня было несколько невменяемое. Я тут же поверила этому бреду и была так тронута, что принесла еще одну бессмысленную жертву, сообщив об этом папаше. Мы и без того состояли в основательной ссоре (все еще из-за той сиесты), а тем более этим вечером ни хорошим самочувствием, ни удовлетворительным настроением он похвастаться не может. В общем, дайте волю фантазии и представьте, что случилось, когда он услышал эти бредни. Потом он взял себя в руки и сказал: «При знакомстве он мне про нее говорил кое-что другое». И потом я уже сама, по гнусненькому и несколько похабному оттеночку в этом «кое-что», уловила желанную суть и больше ничего не спрашивала.

Так вот, этим утром все было бы вроде хорошо и как обычно началось тарелкой кислого творога со сметаной. Но наша ссора продолжала громоздиться поперек нормального жизненного течения. И это огорчало.

На пляж спустились под нежное чириканье каких-то птичек, под золотистые лучи и пронзительную лазурь свежего неба.

Чуть позже имел место разговор ни с кем иным, как с Ксюшечкой-Сюшечкой, которой суждено было этим утром спуститься на пляж самой первой и тут же попасть под артобстрел моих непонятных улыбок. Подошла, поздоровалась, короче, побеседовали очень хорошо. И мое отношение к ней резко (!) изменилось. Оказалось, что она вхожа во все эти хипповско-андерграундовые компашки, что и мы с Агнцем (романтика кончается на второй неделе – руки в фенечках, кто-то козлиным голосом поет про «Под небом голубым», обмен кассетами Джимми Хендрикса и Дженис Джоплин, денег нет, есть нечего, трахаться негде). Учится она вместе с ним в художественном техникуме на улице Киквидзе и – что самое главное – отваливает обратно в Киев в эту среду (а сегодня воскресенье).