Дьявол и Дэниэл Уэбстер

– Зенас, Иорам, Джозеф, Уильям, Генри, Диваут, – полушепотом перечислила тетушка Эмми. – Да, все верно. Верно. Зенас должен быть здесь. Луизе недоставало бы Зенаса. Нет, Томми, давай пропустим их, пожалуйста.

Когда гроб проплыл мимо, покачиваясь на надежных плечах, они последовали за ним. Том Кэрролл начинал удивляться, и это удивление лишь усилилось, когда он обнаружил, что церковь наполовину заполнена, причем не только стариками.

Он привык считать тетушку Луизу тенью тетушки Эмми: в детстве – как вечно спешащую куда-то, но довольно милую особу, мятные леденцы которой оттеняли вкус гнева тетушки Эмми; в зрелом возрасте – как некую ответственность. А священник был молодым, не из Паев и не из Мерриттов, и говорил он о Луизе Пай, в одиночку превратившей обветшалую и убогую «Школу для освобожденных негров» в образцовое учебное заведение того времени, и рассказывал об этом, подразумевая, что его слушатели понимают всю сложность этой задачи и способны оценить ее.

До ушей Тома Кэрролла долетали отдельные фразы – традиционные фразы, постоянно звучащие в церкви, но оратор искренне верил в то, что говорил. «Не считаясь со временем и усилиями», «редкая одаренность», «негромкие многолетние достижения», «сегодня мы можем по праву сказать, что среди нас погас светильник…» Но ведь речь шла о тетушке Луизе!

И после службы, и по пути к могиле, и после церемонии похорон удивление не иссякало. Том не отходил от тетушки Эмми, к нему обращались. Почти все, кто заговаривал с ним, знали, как его зовут. Никому не казалось странным, или особенно любезным, или одолжением то, что он здесь – ведь он сын Джулии Мерритт, который работает в Нью-Йорке. О нем слышно было мало, не то что о Джерри Пае, но само собой, он должен был вернуться. Не только миссис Бейч полагала, что он приехал главным образом на оглашение завещания тетушки Луизы. Его не осуждали за это, просто считали благоразумным. Он не смог бы ничего объяснить, даже если бы захотел. Нечего было объяснять.

Он уже потерял счет случаям, когда ему говорили, что крест из желтых роз прекрасен – неужели с помощью телепатии узнали, что это от него и Клэр? Тому казалось, что крест слишком броский и выглядит неуместно рядом с другими цветами – поздними астрами и первыми хризантемами, цинниями и львиным зевом, бронзой, багрянцем и золотом провинциальной осени. Но об этом он даже не заикался.

Негры, которые несли гроб, знали его. Когда все было кончено, они говорили с ним серьезно, звучными голосами. У тетушки Эмми нашлась занятная фраза для каждого из них. «Спасибо, Диваут. Спасибо, Иорам. Мисс Луиза будет довольна». Если рассказать об этом Клэр, ей это покажется зловещим. Но нет, все просто. Однако она не поверит.

Смутно, как во сне, он вспоминал свои планы поддержки и утешения, когда тетушка Эмми не выдержит. Но по возвращении домой физически измотанным оказалась не она, а он.

Наступил еще один момент, которого он особенно боялся. Прошлым вечером ему удалось поужинать в отеле, но на этот раз было не избежать холодного ужина, поданного в цокольной столовой дома, по-прежнему наполненного тревожным и неуместным запахом цветов. Однако когда перед Томом поставили еду, он обнаружил, что голоден, и принялся за нее. Ели все, даже тетушка Эмми. Минни взяла на себя обслуживание и в кои-то веки не вспыхивала и не волновалась. Джерри Пай выглядел усталым и подавленным. Том Кэрролл заметил, что сочувствует ему, и попытался помочь, рассказывая историю, которая была призвана взбодрить слушателей, но успеха не имела.

– Знаете, – безучастно произнесла Минни, разливая кофе, – кажется, будто тетушка Луиза так же недалеко, как раньше.

Том Кэрролл понял, о чем она. Он тоже чувствовал его – присутствие покойницы, но не зловещее, не присутствие призрака. Оно было таким же реальным, как октябрьское небо, и таким же бесплотным. Из этого не следовало делать вывод, что все усталые души бессмертны – она обрела покой на свой лад.

После еды Том Кэрролл вышел на задний двор покурить в компании Джерри Пая. Время от времени он вспоминал сохранившийся с детства страх, связанный с запахом заполоняющих дом цветов. Но как он ни всматривался в себя, найти этот страх не мог. Немногочисленные цветы на кроватях были бронзовыми и не пахли; там, где они цвели, страх отсутствовал.

Пора было идти слушать завещание тетушки Луизы. Том Кэрролл слушал внимательно и послушно. И даже ни разу не упомянул «Норман, Бакстоун и Кэрролл». Когда юрист мистер Дабни взглянул на него и спросил: «Вы ведь, если не ошибаюсь, член нью-йоркской коллегии адвокатов, мистер Кэрролл?» – Том, к своему удивлению, сумел ответить утвердительно.

Завещание было длинным и личным, состоящим из упоминаний о мелких дарованиях. Тому представилось, как тетушка Луиза перебирает свои бесчисленные коробки и шкатулки, стараясь поступить по справедливости.

– Моему племяннику Томасу Кэрроллу и его жене Клэр Фэншоу-Кэрролл, – пару серебряных подсвечников, принадлежавших моему дорогому отцу.

Том Кэрролл ощутил, как его лицо медленно заливает краска.