Диалог с Эвальдом Ильенковым (проблема идеального)

зовет «духом вещей»[11]. В бессмысленном кошмаре, какой представлял собой мир накануне революции, возникло совершенно новое объективное качество — сила сплочения миллионов, которая оказалась способна победить пушки и танки. Появилось то, что Гегель называл «объективным духом», имея в виду аналогичные события Французской революции, — разъяснял Лифшиц позицию великого диалектика в своем докладе на Гегелевском конгрессе. В отличие от Суханова, Керенского, Плеханова и подавляющего большинства духовных лидеров эпохи, включая религиозные авторитеты, Ленин, подобно Гегелю, Платона и Сократу, не на словах, а на деле верил в существование объективной истины[12]. Но он не просто доверился ей, как Богу, а вступил с ней в напряженный диалог. Она не внушала Ленину свыше боговдохновенных решений, которым нужно следовать не рассуждая. «Безвыходной» ситуация была не только в материальном смысле, но и в идейном, до известной степени, тоже. С одной стороны, социализм — единственный путь развязывания узла времени, с другой — «бесспорное», по признанию Ленина, положение, что Россия к социализму не готова. Каждая из этих истин перемалывает, как жернов.

В заметках по поводу книги Суханова Ленин роняет, как бы мимоходом, слова о том, что нашим и западным социал — демократам «и не снится, что иначе вообще не могут делаться революции»[13]. Оказаться между двумя жерновами, двумя взаимоисключающими истинами — это норма? Фактическая и духовная безвыходность — это всемирно — историческая закономерность?

Современная естественная наука в лице биохимика, лауреат? Нобелевской премии И. Пригожина пришла к мысли, что да, подобные «безвыходные» ситуации не только в человеческом обществе, но и в природе, даже неорганической, — «норма». «Природу необходимо описывать так, — пишет Пригожий, — чтобы стало понятно само существование человека»[14]. Но не только появление человека, жизнь, цитирует Пригожий другого автора, Моно, «не следует из законов физики, но совместима с ними. Жизнь — событие, исключительность которого необходимо сознавать»[15].

Если бы природа следовала советам Плеханова или Суханова, то не было бы ни жизни, ни природы. «Таким образом, — замечает Лифшиц, — упрек «не нужно было браться за оружие» следует, может быть, обратить к одноклеточным»[16]. Жизнь прошла в щель между «невозможностями» — как и революция в России. Человек, доказывает наука, появился именно потому, что его человекообразные предки оказались в безвыходном положении. Безвыходном с точки зрения «нормальной» логики «нормальных» людей. Но бывает безвыходность, которая, пишет Ленин, «удесятеряя тем силы рабочих и крестьян, открывала нам возможность иного (выделено мной. — ВА.) перехода к созданию основных посылок цивилизации…»[17].

«Заем у бесконечности»

И все же изложенная выше логика, воплощенная в политике и идеях Ленина, оставляет ощущение некоторой неполноты и неясности. Или даже софизма, когда высказанное «бесспорное» суждение затем незаметно заменяется иным, противоположным по смыслу. Вначале Ленин говорит, что Россия не готова к социализму и предмета спора тут никакого нет. Но буквально на следующей странице он утверждает, что заранее этот уровень определить нельзя. Значит, не такое уж бесспорное первое утверждение? Затем вождь революции ставит вопрос: а почему нельзя сначала создать предпосылки для цивилизации, а затем двигаться к социализму? Получается, что все — таки первое утверждение «бесспорно» и речь идет только о том, чтобы иным, не привычным путем создать материальные предпосылки для социализма, которых в России пока нет? Но для создания этих предпосылок пришлось совершить вовсе не традиционную буржуазно — демократическую революцию, а такую, которая непосредственно перерастала в социалистическую, что и провозгласил Ленин в своих «Апрельских тезисах». Но как можно начинать социалистическую революцию, если для нее нет материальных предпосылок? Логический круг.

Подобный же круг возникает в логике Маркса и Энгельса. Вспомним известные рассуждения последнего о том, что, возможно, в сложившейся ситуации (1853 года) им придется взяться не за свое дело, возглавить не вполне социалистическую ре–320

волюцию, а затем под влиянием обстоятельств невольно изменять своим обещаниям, сложив в конце концов головы, и, что еще хуже, предстать дураками в глазах потомков[18]. Зачем же делать явную и непоправимую ошибку? Маркс считал восстание парижских коммунаров ошибочным и несвоевременным, он убеждал их не начинать его. Но когда восстание стало фактом, Маркс увидел в нем историческую необходимость, не отказавшись, однако, от своего первоначального прогноза. Так ошибкой было восстание коммунаров — или исторической истиной и необходимостью? Идея Ленина об «ошибке гигантов» встраивается в тот же логический или, вернее, антилогический ряд, порочный круг. Причем приведенные примеры не исключение, а, скорее, правило, характеризующее метод мышления классиков марксизма.