Дядьки

Доведенного нуждой до крайности, судьба связала его с барыгами из Шамхора. Дельцы выращивали мак, набивали бинты и варили ханку. За транспортировку и хранение наркотиков Гастел получал двести рублей в неделю. Раз в неделю к Гастелу приходили двое худощавых ребят в модных кожанках, спускались с ним в подвал, забирали товар и тут же расплачивались. Дела у семьи пошли в гору. Гастел забросил все подработки, оставил одну заводскую смену и с удовольствием отсыпался. Черный круг родового проклятия, казалось, был разорван. Мариэтта перестала поносить мужа. Вторя матери, умолкли и дети. Семья не вдавалась в подробности, откуда у отца деньги. Сытые и довольные, они не смели предположить неладное, страшась испоганить своими догадками сияние вдруг открывшихся перспектив. Только дядя Лева, знавший о делах Гастела, предупреждал того об опасности, просил образумиться, но все бесполезно. Гастел, презревший себя и рабское свое прошлое, не мог и представить себе возвращения к прежней жизни.

Спустя месяцев шесть, когда Гастела все чаще стало посещать ощущение, что так хорошо будет всегда, на каком-то участке отработанной барыгами цепочки произошел разрыв. Кого-то поймали, кто-то раскололся.

К Гастелу нагрянули ранним утром. Милиция, люди в штатском и понятые вошли в дом. Сонного хозяина стащили в подвал. Защелкали фотоаппараты, понятые расписывались под составленными протоколами, эксперты оценивали улов. Пятнадцать килограммов маковой соломки, четыре кило ханки, два килограмма гашиша.

Дядя Гастел сразу же признал свою вину. Тетя Мариэтта голосила в три горла, проклиная мужа растопыренной пятерней. Дочки подпевали матери слаженным хором и целили проклятья в отца. Окольцованный наручниками, ведомый милиционерами, он прошел мимо рычащей на него родни, не решаясь поднять глаз.

Учитывая неоспоримость улик и тяжесть совершенного преступления, суд над дядей Гастелом был скорым. Дяде присудили десять лет строгача.

Тюрьма сломила Гастела пополам. Былая жизненная активность сошла на нет. Хандра обернула его скользкими покрывалами, и прежде горящие глаза стали мутными, как слизь. Что говорить: апатия и отрешенность не лучшие спутницы в заключении. Безвольного и надломленного Гастела считали на зоне «сдвинутым». Ему говорили «иди», и он шел, давали еду, и он ел. На прогулочном дворике Гастел еле шевелил ногами и ни с кем не заговаривал. Жизнь была прожита. На третий год отсидки он подхватил туберкулез, который невероятно быстро проник в глубокие ткани. Умер дядя Гастел в тюремной больнице, за два года до выхода на свободу и за четыре дня до своего сорокалетия.

Аристократ из Амироджан

Словно блюдя принцип равновесия, мой дядя Саша был полной противоположностью остальным дядькам, уравновешивая собой присущую другим ретивость и вспыльчивость. Он не курил сигарет, никогда не пробовал анаши, пил не более трех стопок водки по праздникам, презирал завокзальных и никогда не говорил о покоренных им женщинах. Дядя Саша не был моим кровным дядей, а приходился мужем Роксане, родной сестре моей матери. Даже имя он носил нетипичное для нашей среды — Александр. На фоне других, затерявшихся в готическом частоколе имен, это как-то резало слух. Старшие именовали его Александром — не Сашей, как мы, дети, словно намеренно подчеркивали его несоответствие всем параметрам кодекса и традиции. Ко всему прочему он избегал бурных застольных дискуссий, предпочитая молчать и слушать. Считал, что только идиот может гордиться репутацией хулигана, наркомана, картежника и бойцового петушка с перекроенным вдоль и поперек лицом и вечными карточными долгами. Взгляды свои на этот счет озвучивал без извинительных ужимок, не стесняясь болезненной реакции родственников, чьи чада умудрялись сочетать в себе все перечисленные репутации сразу. Будто пытаясь на корню извести все соответствия с завокзальными крутанами, дядя Саша выбрал наименее популярную из всех возможных работ — художника-оформителя в районном Доме творчества.

Писатель восемнадцатого века свое описание дяди Саши начал бы так: «Его стройный и изящный скелет обнаруживал в нем породу…»

Всегда выдержанный и немногословный, облаченный в костюмы светлых тонов, он снискал себе море поклонниц, любивших его тайно. Тонкий орлиный профиль, четкий рисунок губ, взгляд утомленного плейбоя и сплошная ранняя седина должны были принадлежать скорее французу, чем жителю пригородного района Баку — Амироджаны.