Дядюшка Наполеон (пер. Н.Кондырева, А.Михалев)

Мое положение оставалось отчаянным: ногу некуда было поставить, а руки уже отказывались меня держать. Но прежде чем я решился разжать пальцы, один из кирпичей, за которые я ухватился, вывалился из гнезда, и мы вместе рухнули вниз. Меня пронзила сильная боль, однако кое-как я все же поднялся, но, прежде чем успел обратиться в бегство, в дверном проеме показалась длинная фигура Пури, бледного как мертвец.

Должно быть, от злости, охватившей его при виде меня, испуг несколько отступил, он опять обрел дар речи и завопил:

– Значит, это твоих рук дело!… Это ты… ты все устроил?…

– Нет, нет, Пури, жизнью отца клянусь… Это не я, клянусь здоровьем дядюшки!

Но явная растерянность и волнение выдавали меня с головой. Воспользовавшись минутным колебанием Пури, я бросил взгляд в ту сторону, куда швырнул петарду. Оказывается, мой снаряд попал в отверстие здоровенной широкогорлой бутыли, которая неизвестно зачем стояла в углу двора, и разорвал ее. Верхняя конусообразная часть сосуда валялась на прежнем месте, все вокруг было усыпано осколками стекла.

Не обращая внимания на шум, доносившийся снаружи, Пури кинулся на меня и начал колотить. На мгновение инстинкт самозащиты взял верх, и я уже занес ногу, чтобы лягнуть его, но, вероятно, обещание обойтись без членовредительства, данное Асадолла-мирзе и Маш-Касему, заставило меня прирасти к месту. Тут дверная задвижка, не выдержав сильного напора, отскочила, и дядя Полковник впереди, а за ним несколько человек родственников ввалились во двор.

Рев дяди Полковника перекрыл все прочие крики:

– Что случилось, Пури? Что тут за грохот?!

– Этот выродок гранату в наш дом бросил.

Я тотчас начал оправдываться:

– Клянусь здоровьем отца, жизнью вашей, дядя, клянусь, если бы это я…

Полковник, оттолкнув Пури, сам вцепился мне в горло:

– Признавайся, паршивая тварь, поганец!

– Клянусь вашей жизнью… отцом клянусь… Я услышал шум и выскочил на крышу поглядеть… Поскользнулся там…

В отчаянии я смотрел на дверь: я надеялся, что Маш-Касем или Асадолла-мирза прибегут меня спасать, но никого не было. Дядя Полковник, продолжая сдавливать мне шею, опять зарычал:

– Вот я сейчас набью тебе на ноги колодки да всыплю палок по пяткам, так что ногти с пальцев сойдут, а потом еще и в тюрьму брошу… Пури, ну-ка, дай мне розгу!

Пури с готовностью сломал ветку с дерева и подал ему. Я всячески пытался освободиться, но прежде чем первый удар обрушился на меня, от дверей раздался голос:

– Руки прочь!

Все замерли, а я от страха прямо к месту прирос: на пороге появился дядюшка Наполеон. Из-под складок его абы мрачно сверкало дуло пистолета, который он сжимал в руке. К счастью, рядом с дядюшкой показалось добродушное лицо Маш-Касема, с болтавшейся за плечом двустволкой.

Дядя Полковник и Пури начали было жаловаться ему, но дядюшка Наполеон оборвал их:

– Вы что – совсем одурели?! В такой опасный момент, вместо того, чтобы укреплять оборону, вы всем скопом навалились на ребенка!

– Дядечка, этот безродный пащенок забросал дом гранатами… Хотел меня убить!

– Молчать! И у глупости есть предел… Вы столько времени впустую потеряли, что истинный виновник этого покушения уж до дому добрался!

Пока продолжался этот диалог, Маш-Касем с винтовкой на плече ходил взад-вперед по двору, присматриваясь. Он обследовал заднюю стену дома дяди Полковника, выходившую на узкую улочку, и пробормотал:

– Вот проклятые! Либо с этой улицы швырнули… Либо с иростата.

Все повернулись к нему. Маш-Касем, как бы разговаривая сам с собой, но уже в полный голос, продолжал:

– Я вроде бы слыхал, иростат гудел недавно… Ох, погуби господь этих англичанов!…

Все сразу зашумели, запротестовали – особенно дядя Полковник и Пури:

– Опять англичане?! Глупости болтаешь, Маш-Касем, начинается снова…

Дядюшка Наполеон несколько мгновений молчал. Ему было трудно освоиться с мыслью, что бред про англичан приписывают не ему. Но потом он взорвался:

– Да, англичане… англичане! Вы воображаете, что вражда между мною и англичанами шуточки… Я, значит, спятил… Все это сказки одни… Я, значит, вздор несу… Вы меня в могилу вгоните!… Я ни днем, ни ночью глаз не смыкаю, стараюсь вас защитить от происков англичан, я рискую своей жизнью, своей, честью и добрым именем. Какие еще доказательства нужны?… Недостаточно разве, что в наш дом бомбу бросили – то ли с улицы, то ли с самолета, то ли черт их знает откуда?… Как мне вам, олухам, растолковать? Господи, пошли мне смерть, избавь от родни от этой!

Вид у дядюшки был ужасающий. Все тело его сотрясала дрожь. Он прижал руку ко лбу, прислонился к стене и медленно сполз на землю. Глаза его закатились, пистолет выпал из рук.

Маш-Касем подбежал к дядюшке. Возможно, для того, чтобы освободить меня из рук мучителей, он завопил:

– Вай, отец родимый! Убили!! Кругом родни полно, зачем было англичанам его-то убивать?!

– Я совершенно уверен, во всем этот поганец виноват, – заявил Пури. – Я на этом настаиваю.

Маш-Касем, который кинулся растирать дядюшке плечи, при этих словах резко выпрямился, направил дуло двустволки прямо на Пури и заорал: