Девушка ждёт

Хьюберт вдруг заметил, какой у отца измученный вид.

– Вся каша заварилась из-за туземца, которого ты пристрелил. Требуют твоей выдачи по обвинению в убийстве.

– Что?

– Чудовищная история, но мне не верится, что они будут на этом настаивать: ведь, ты говоришь, он напал на тебя первый, – к счастью, у тебя остался на руке шрам. В боливийских газетах, по-видимому, поднялась дьявольская буча, а все эти туземцы стоят друг за друга.

– Мне надо сейчас же повидать Халлорсена.

– Надеюсь, правительство не станет торопиться.

Отец и сын долго сидели в большом холле, молча уставившись в пространство с одинаковым выражением лица. Где-то в глубине души они давно побаивались, что дело примет такой оборот, но ни тот, ни другой не позволяли себе в этом сознаться; не мудрено, что удар оказался для них таким болезненным. Генерал страдал еще больше, чем Хьюберт. Мысль о том, что его единственного сына потащат на другой конец света по обвинению в убийстве, мучила его, как кошмар.

– Бесполезно терзаться заранее, Хьюберт, – сказал он наконец, – если в стране сохранилась хоть капля здравого смысла, никто этого не допустит. Я старался припомнить, у кого из наших знакомых есть настоящие связи. В таких делах я беспомощен, – а ведь есть люди, перед которыми все двери открыты, и они умеют этим пользоваться. Давай-ка сходим к Лоренсу Монту; он знаком с Саксенденом, это я знаю, и, наверно, еще с кем-нибудь в министерстве иностранных дел. Об иске Боливии мне рассказал Топшем, но сделать он ничего не может. Пройдемся пешком. Нам полезно.

Хьюберт был глубоко тронут, что отец так близко принимает к сердцу его неприятности; он ласково взял его под руку, и они вышли на улицу. На Пикадилли генерал, явно пересиливая себя, заговорил о постороннем:

– Ох, не по душе мне все эти перемены!

– Какие же тут перемены, разве что Девонширский дворец перестроили.

– Да, как ни странно: дух старой Пикадилли еще жив, его не убьешь. Правда, теперь здесь больше не встретишь ни одного цилиндра, но, в сущности, все осталось по-старому. Когда я первый раз прошелся по Пикадилли после войны, я испытывал то же, что и тогда, когда зеленым юнцом вернулся из Индии. Каждый раз радуешься, что ты наконец опять дома.

– Да, по ней как-то странно тоскуешь. Я ловил себя на этом и в Месопотамии и в Боливии. Закроешь, бывало, глаза – и вот Пикадилли перед тобой.

– Дух Англии… – начал было генерал и умолк, словно удивившись, что вдруг заговорил так высокопарно.

– Даже американцы, и те это чувствуют, – заметил Хьюберт, когда они свернули на Хаф-Мун-стрит. – Халлорсен говорил мне, что у них нет ничего подобного, – «никакого средоточия национального духа», как он выразился.

– А все-таки их национальный дух чувствуется, – сказал генерал.

– Конечно, но чем они берут? Может быть, своим быстрым ростом?

– А куда их это привело? Повсюду и никуда. Нет, скорее всего это их деньги.

– Знаешь, что я заметил? Большинство людей на этот счет ошибается, – сами американцы не так уж любят деньги. Главное, побыстрее их заработать, но они предпочитают так же быстро их потерять, лишь бы не копить понемножку.

– Плохо, когда у страны нет души, – сказал генерал.

– Страна у них чересчур велика. И все-таки у них есть что-то вроде души: национальная гордость.

Генерал кивнул.

– Смешные старые улочки. Помню, мы шли здесь с отцом с Керзон-стрит в клуб Сент-Джеймс в тысяча восемьсот восемьдесят втором году – в тот день, когда я поступил в Харроу; ни одного камня здесь с тех пор не сдвинули.

Болтая о чем угодно, кроме того, что их волновало, они дошли до Маунт-стрит.

– А вот тетя Эм; не говори ей ничего.

В нескольких шагах от них величественно плыла домой леди Монт. Они нагнали ее почти у самых дверей.

– Кон, – сказала она, – ты похудел.

– Детка, я никогда не был полным.

– Да. Хьюберт, я хотела у тебя что-то спросить. Вспомнила! Но Динни говорит, что у тебя не было бриджей с самой войны. Как тебе понравилась Джин? Правда, хорошенькая?

– Да, тетя Эм.

– Ее даже из школы не выгнали.

– А почему ее должны были выгнать?

– Ну, кто их знает. Но я ее никогда не боялась. Вам нужен Лоренс? Теперь он занят Вольтером и Свифтом. Зря, их и так уже разобрали по косточкам, но ему нравится в них копаться, потому что они кусаются. А как насчет этих мулов, Хьюберт?

– В каком смысле?

– Никак не запомню, осел у них самец или самка?

– Осел самец, тетя Эм, а самка – кобыла.

– Да, да, и у них не бывает детей, – какое счастье. Где Динни?

– Где-то в городе.

– Ей пора замуж.

– Почему? – спросил генерал.

– Просто так. Ген говорит, из нее выйдет хорошая фрейлина – она не эгоистка. Вот в чем беда!

И, вынув из сумочки ключ от входной двери, леди Монт вложила его в скважину.

– Не могу приучить Лоренса пить чай… а вы хотите?

– Нет, спасибо.

– Он пыхтит у себя в библиотеке. – Поцеловав брата и племянника, она поплыла наверх. – Ничего не понимаю… – донеслось до них, когда они входили в библиотеку.

Сэра Лоренса они застали погруженным в труды Вольтера и Свифта, – он писал воображаемый диалог между этими двумя светочами ума. Рассказ генерала он выслушал мрачно.