Девушка с веслом

– А теперь доходичка… Ногами больно мается. В сырости-то зимой по самое никуда в резиновых сапогах-то походи! – говорил, вздыхая, Витя.

– А все ж таки нечестно это было – приписки, – не сдавался Таранов. – Все равно как стахановцы эти все. На Стаханова вся смена работала. По телевизору показывали…

– Ты больше телевизор-то этот гляди, там не то еще покажут, – черноусый красавец Роберт Заблуда, лежащий в траве, с лицом, повернутым к небу, открыл глаза и повернулся к сидящим. – Чего прошлое-то ворошить… Когда вокруг сейчас тако-ое творится!

– Да-а, сейчас ни одну девку на чай не загонишь, – по-своему понял Роберта лысоватый Миша Раздобутченко.

– Почему ни одну? Две есть…

Самвел Шагисян с ухмылкой указал на белевшие вдали поясные фигуры в шляпах-сомбреро с музыкально мельтешившими пальцами: будто пианистки сноровисто играли Первый фортепианный концерт Петра Ильича Чайковского на зеленом рояле в широкой поднебесной консерватории. Пианисток, завалящих бабенок за пятьдесят, звали Софьями – одна Буравлева, другая Ставская.

– Семеро мужиков да две бабы-сезонницы – вот и все чаеводы! – посчитал Миша Раздобутченко.

– А Харуку с Тырындычихой ты забыл?! – ухмыльнулся Витя Качкаланда, кивая на машины, тоже остывающие в тени.

– А еще помню, – мечтательно говорил Раздобутченко, поглаживая лысину, – студенток московских к нам присылали на трудовую практику, в общежитии они жили. Вот лафа была! Из МГУ… Все красотки – как на подбор!

– Там не только студентки, там и студенты были, – уточнил Борис Воронин. – Дрались мы с ними-и… на убой.

– Не-е, – протянул Раздобутченко. – Студентов не помню, студенток помню. Одна такая длинноногая, в цветастой юбке, волосы кудрявые – аж до коленок, глаза – во, зелены-е… Чуть не женился. До сих пор жалею. И где она теперь?

– Где… На пенсии. Внуков воспитывает, – вновь открыв глаза, сказал флегматичный Роберт Заблуда.

– Да-а, западло теперь нашим детям да внукам на чаю работать, – протянул Витя Качкаланда. – Вон только Сашок один и есть… Сашок, а ты почему в офис не идешь прохлаждаться, компутеру прислуживать?

Сашка, больше слушавший разговоры мужиков, чем трепавший языком, пожал плечами, вроде как извиняясь:

– Да как-то… не знаю… Я там вроде как рыба на берегу, задыхаюсь – и все… Мне как-то под небом больше по душе: пускай жара, дождь пускай. Даже снег… Хотя он редко… Ну, дурак я такой – дураки ведь тоже на свете нужны?!

– Не, Сашок, ты не дурак, – подумав, ответил Борис Воронин; он когда-то учился у Сашкиной бабушки, был из памятного первого выпуска, – это, может, они все дураки-то… Офисное стадо в загородке. А у нас тут – воля, мужики! Начальство – далеко, Бог – близко…

И все поглядели на одинокое облако в зените, похожее на широкое морщинистое лицо, в курчавой белоснежной бороде, с неровно округлыми голубыми просветами глаз. Из одного глаза выскользнула черная птица – показалось, будто облако подмигнуло мужикам. Коршун камнем ринулся вниз – облако-Бог заплакало черной слезой.

После обеда Сашка с Мишей Раздобутченко и Робертом Заблудой формовали на склоне чайные ряды; для этой цели имелась особая машина – Плоскорезка с подвесным мотором от бензопилы «Урал». Весила Плоскорезка, как Харука с Тырындычихой вместе взятые. Стальная махина единым духом отчекрыживала пилой половину чайного куста, переводя ряд-акселерат в недоростка: с такого-то рядка флеши срезать сподручнее.

Миша Раздобутченко, прежде чем сделать шаг в заросшее чайными кустами поле, шипел, топал и махал руками: прошлым летом в сапог ему угодила гадюка Казнакова. Миша с воплем рухнул между рядами, а его напарник мог наблюдать, как над плантацией взметнулся резиновый сапог, отороченный полоской камуфляжа, из голенища, широко разинув зубастую пасть, свешивалась ошалевшая змея – это был первый в мире полет рожденной ползать на борту людского сапога. Пилотируемый сапог упал на чайный куст, гадюка угодила между рядами – и тотчас уползла в одиночку переживать небывалое событие. К счастью, черная казнаковка не ужалила Мишу, но с тех пор без предварительного шипа и шуганья Раздобутченко в ряды не лез.

Солнце повернуло к западу; пожалуй, пора было отправляться по домам, но Сашка с товарищами-музыкантами сговорились завтра порепетировать (Сашка играл на бас-гитаре, собирал то одну группу, то другую – но все они, не продержавшись и полгода, разваливались), и потому он решил сегодня задержаться подольше. Мужики же, погрузив Плоскорезку, Харуку и Тырындычиху в кузов, туда же отправили мешки с чаем, а после перемахнули через борта сами и за руки затянули обеих баб-сезонниц – помахав Сашке и посигналив, укатили вниз.