Девушка с приветом

Позвонить Ирке Бабановой — расписать общение с будущим начальством — полчаса, плюс полчаса на ее новости. Нет, Петя Бабанов не выдержит целый час слушать Иркины «Да ты что?», «А он что?», «А ты что?», кладем сорок минут. Постирать белье, которое в данный момент надето на мне. Кажется, у меня вырабатывается маниакальный комплекс чистоплотности старой девы. Приготовить себе на ужин что-нибудь замысловатое и длительное в производстве. Запеченный картофель.

Беру клубень картофеля, тщательно мою щеткой, вытираю насухо. Оборачиваю фольгой и кладу на решетку в разогретую духовку.

Когда картофель испечется до полуготовности, достаю, делаю разрез, не снимая фольги.

В него кладу порезанную мелко ветчину, дольку помидора, кружочек лука, солю и перчу. Сверху — ложку майонеза и тертый сыр.

Снова ставлю ненадолго в духовку. Объедение! Мне вполне достаточно бутерброда с сыром и стакана чаю. Нет, нельзя распускаться, запеченный картофель — это полчаса возни на кухне.

Почему я не научилась шить, вязать на спицах или выжигать по дереву? Какие полезные занятия! Вязала бы вечерами Толику шарфики и носочки. Сегодня он не позвонит и не приедет. Вечером ведет дочь в художественную школу, а сына — на дополнительные занятия по английскому. С другой стороны, общение с Толиком наводило на мысли о старой пластинке — когда-то песня на ней казалась восхитительной, а теперь раздражала слащавой сентиментальностью. Телевизор смотреть я долго не могу. В какой-то момент у меня возникает ощущение, что если просижу еще десять минут у экрана, то превращусь в дебилку: глаза идиотски округлятся, из приоткрытого рта потекут слюни, родная речь пропадет и останется только способность внимать чужим сентенциям, ничего, впрочем, в них не понимая.

* * *

Я подошла к Т-образному перекрестку Орехового бульвара и Кустанайской улицы.

Пятнадцать лет назад, когда мы переехали в этот район, на перекрестке стоял светофор, он регулировал движение немногих прохожих и редких автомобилей. Светофор давно сломали, а движение многократно увеличилось. Перекресток превратился в аварийный плацдарм: здесь часто сталкивались машины друг с другом и с пешеходами. О том, что некоторые аварии заканчивались печально, говорили похоронные веночки на фонарном столбе.

Я стояла на перекрестке и крутила головой — надо было рассчитать и предугадать движение автомобилей по трем направлениям. Многие водители не находили нужным включать сигналы поворота. На противоположной стороне теми же расчетами занимался мужчина с собакой на поводке. Что-то в их облике было знакомым. Тот самый ризеншнауцер — узнала я, — едва не растерзавший меня несколько дней назад.

Машины шли сплошным потоком. Хозяин могучего пса присел на корточки, чтобы завязать шнурок на ботинке. В этот момент на перекресток, почти не снижая скорости, выскочил джип. Окна в автомобиле были открыты, из них высовывались пьяные молодые люди.

— Фас! Фас! — закричали они собаке. — Ату! Взять его! — и весело загоготали.

Ризеншнауцер бросился в сторону машины так стремительно, что хозяин, занятый ботинками, не удержал поводок, от рывка потерял равновесие и упал. Собака, волоча поводок, выскочила на дорогу. Джип уже умчался, а пес попал под «Ниву» с рогатой решеткой-бампером.

Когда в кино направо и налево убивают людей, мы спокойно наблюдаем за притворными смертями. Но если на экране страдают животные — лошади, собаки, — сердце обливается кровью, ведь они не играют, а страдают по-настоящему. А уж в реальной жизни визг раненого пса был поистине ужасен. Я онемела от собачьего воя и, окаменев, наблюдала, как бедное животное взлетело и перевернулось в воздухе, потом собака упала на тротуар и еще несколько метров ее несло по инерции.

Мы, хозяин и я, подбежали к собаке одновременно. Пес дышал мелко и часто. Из распоротого брюха по черной шерсти сочилась кровь, стекала на землю, прямо в грязную лужу, в которой оказался пес.

— Рэй, Рэй! — бормотал мужчина. — Кэридо! О, дьос! [2].

И еще что-то на непонятном языке. Хозяин собаки был в полушоковом состоянии, стоял в луже на коленях, шарил дрожащими руками по голове и спине собаки, произносил иностранные слова и, похоже, собирался плакать. Размеры раны определить было трудно из-за спутавшейся, залитой кровью шерсти. Но собаку нужно было срочно перевязать, хотя бы немного остановить кровотечение.

Я присела рядом с мужчиной, протянула руку к его груди и быстро расстегнула застежку-«молнию» на куртке. Как ни был он расстроен, но моим действиям поразился, отшатнулся, так что я едва не свалилась на собаку. Успела пощупать ткань рубашки. Годится, хлопок.

— Снимайте рубашку, — велела я. — Быстро! Сейчас мы его перевяжем.

А сама стянула с шеи шарфик.

Я очень люблю красивую дорогую и модную одежду, но в силу скромных материальных возможностей люблю по большей части платонически. Одеваюсь в то, чем торгуют на барахолках у метро, и лишь изредка радую себя приобретенной в дорогом магазине мелочью — перчатками, сумочкой, бельишком.