Девушка с холмов

Глаза у нее миндалевидной формы, карие. Но в них не было мягкости, обычно свойственной карим глазам. Напротив, в них виделся какой-то скрытый вызов. Глаза эти казались одновременно угрюмыми и застенчивыми. Лицо ее было несколько широким, а губы слишком полными и как бы надутыми, так что их трудно назвать красивыми. Кроме того, вся она была лишена живости, и поэтому ее нельзя было назвать очаровательной. Но она была чертовски хорошенькой, вернее, была бы, если бы ее взгляд выражал хоть что-нибудь, кроме «идите вы к черту!».

Она ответила, продолжая глядеть на Ли:

– Нет, он заготавливает дрова. Но он должен скоро вернуться.

Странно, но Ли просто молча пожирал ее глазами. Хотя обычно сразу шел к цели, наступая, как кавалеры Стюарта. Но в ней было что-то, что сдерживало его. Лицо его покрылось испариной, и он никак не мог закрыть рот.

– Ты не будешь против, если мы его подождем? – спросил я.

– Ждите, если хотите.

Мы протиснулись через калитку и сели у порога, бок о бок, на ступеньках лестницы, спиной к четырем столбикам, поддерживавшим крышу крыльца.

– Ты не дашь нам по глотку воды? – снова заговорил я.

Мне почему-то хотелось ее разговорить. Я не мог понять ее, и потом, молчание втроем становилось утомительным, а откровенное разглядывание заставляло меня испытывать неловкость.

Но ее, по-видимому, совершенно не волновал мой слишком любопытный взгляд, хотя сам я смущался.

– Могу, – довольно нелюбезно ответила она. – Подождите, я принесу.

Когда она исчезла в доме, двигаясь с природной грацией. Ли взглянул на меня.

– Иисусе Христе, – прошептал он. – О Иисусе!

– Пойдем-ка отсюда. Ты можешь зайти к Сэму в другой раз!

Он не слышал меня.

Она появилась с деревянным ведерком, полным воды, и ковшом с длинной ручкой и поставила все это на крыльцо между нами. Затем повернулась и шагнула за порог, рассеянно и бесполезно одернув платье. Обутая в старые домашние шлепанцы, она была без чулок. Слишком короткое платье нисколько не прикрывало длинных, гладких и слегка загорелых ног. Я посмотрел в сторону пастбища, где Майк исследовал сусликовую нору. Мне больше не хотелось сидеть и глазеть на нее, уподобляясь лысым старикам в партере на бурлескном спектакле.

Вновь воцарилось молчание, и я сделал вид, что меня интересует исключительно собака. Но я чувствовал, что эти двое смотрят друг на друга. И мне это не нравилось. Не то чтобы мне было дело до того, как они друг на друга глядят и как себя ведут, но я кое-что знал о мужчинах из глуши, таких, как Сэм. Я знал, как они реагируют, если кто-то чужой начинает хороводиться с их женщинами. Да, Сэм разговаривал тихо и был немного застенчив в присутствии посторонних. Но я отлично помнил, как мальчишкой видел в суде (дед был присяжным) людей, говоривших очень тихо и выглядевших застенчивыми, но их судили за жестокие и зверские убийства.

Я помнил также и другое. Однажды ночью, давно, когда мы охотились на енотов и сидели с Сэмом у костра возле Черного ручья, он говорил, что Анджелина будет школьной учительницей. Она была неглупой девочкой и преуспела, занимаясь по своим учебникам. «Она чего-нибудь, да достигнет», – сказал он своим спокойным тоном, боясь показаться хвастливым перед посторонними, но все же с плохо скрытой гордостью. Сэм был высокого мнения о своей старшей дочери и всякий, особенно женатый мужчина, пойманный им на ухаживании за ней, был бы очень быстро отправлен к чертям. У меня между лопатками пробежал холод. Хотелось, чтобы Сэм поскорее пришел, тогда бы, взяв виски, мы отсюда убрались.

Молчание на этот раз нарушила Анджелина:

– Зачем вам папа?

– Мы хотели спросить у него разрешения поохотиться здесь, – нашелся я.

– Да знаю, что вам нужно. Вы пришли за виски.

Я быстро оглянулся на нее. Я знал, Сэм всегда старался скрыть от семьи, что он гнал самогон. Однако она произнесла это открыто и невозмутимо. И в глазах ее читался скрытый вызов, будто она предлагала мне опровергнуть этот факт.

– С чего ты взяла?

– А все вы из города приходите сюда за этим. Все приходят сюда за виски.

– Откуда ты знаешь?

– О, я все об этом знаю. Он думает, что я не знаю, но я давно все узнала. Самогонщик!

В ее голосе прозвучали едкое презрение и гнев.

– Ну и что здесь особенного? – спросил я. – Очень многие занимаются этим. И мало кто – так хорошо, как твой отец.

– А твой занимался этим?

– Нет, – ответил я, – но он всегда пил гораздо больше, чем Сэм.

– Ну, думаю, есть небольшая разница.

– А я, право, никогда об этом не думал.

– Ты прекрасно знаешь, черт побери, что разница есть. Как бы тебе понравилось жить здесь, на этой ферме, в глухом лесу и никогда не ездить в город, потому что твой папа – самогонщик! И у тебя никогда не может быть друзей, потому что все знают об этом и шушукаются за твоей спиной!

Черт возьми, подумал я! Я начал немного уставать от Анджелины. Имея тело, способное вернуть к жизни даже мертвого, она разговаривала так, что вызывала лишь одно раздражение. Сама мысль, что с ее внешностью можно себя жалеть, казалась просто нелепой.

– Сколько тебе лет? – спросил я, просто чтобы переменить тему разговора.

– Восемнадцать.