– Что? – Ее вдруг охватила злость. – А как ты себе это представляешь? Я провожу весь вечер в компании твоей жены и детей, где ты разыгрываешь из себя любящего мужа и папочку, я слушаю Лерины дифирамбы, которые она выдает в твою честь, ощущая на себе ее сочувственный взгляд, когда она жалеет меня, предлагая познакомиться с каким-то мужиком… Все так противно, гадко, лживо и пошло… И после этого, после того, как я увидела Лизу и Петю, после ужина, которым меня накормила твоя жена… ты хочешь, чтобы я прямо в машине задрала платье и дала тебе возможность доказать свою любовь? И это ты называешь любовью?
– Да, это любовь, – произнес он жестко и тоже зло. – То, что мужчина на протяжении такого долгого времени испытывает желание, – и есть любовь. И это мое мнение. Лера – мать моих детей…
– Но ведь ты хочешь, чтобы и я родила тебе ребенка… А что будет потом? Потом ты образуешь еще одну семью, предположим с Бертой, и увезешь ее в какой-нибудь Берлин или Лейпциг, а я тоже стану для тебя матерью твоего ребенка… Что ты себе позволяешь? Ты думаешь, если у тебя есть деньги, так ты можешь плодиться с кем угодно, как угодно и когда тебе угодно? Да оставь в покое мою юбку, ты же ее сейчас порвешь… Ты просто озверел, Прозоров… Пусти меня…
Она одернула юбку, убрала с лица растрепанные волосы и приготовилась чуть ли не драться.
– Значит, завтра, – сказал он, выходя из машины и пересаживаясь на переднее сиденье. – Уж завтра ты не сможешь меня остановить…
– Мерзавец. – Она отвернулась к окну и почувствовала, как защекотало в носу и слезы быстрыми горячими ручьями побежали по щекам.
Он проводил ее прямо до номера, поцеловал на пороге и попросил прощения.
– Завтра в шесть я буду здесь. Думаю, что смогу снять комнату на этом же этаже… Не сердись, просто мужчина устроен иначе, чем женщина…
Она ничего не ответила, молча дала себя поцеловать в мокрую щеку и с чувством огромного облегчения закрыла за собой дверь. Она слышала его медленные удаляющиеся шаги и не могла понять, что же она испытывает к этому мужчине. Страсть? Любовь? А когда поняла, то уже не было сил остановить слезы: она чувствовала себя ОБЯЗАННОЙ ему. Не больше. Она расплачивалась. С этого началась ее женская жизнь, этим она живет и, похоже, будет жить дальше…
В комнатах было темно, поэтому, чтобы не шуметь, натыкаясь на стулья, она включила настольную лампу и на цыпочках прошла в спальню, где увидела спящих на одной кровати маленького Сережу и одетую, заснувшую в неудобной позе Берту.
Эмма присела на колени перед сыном, прижалась к его теплому нежному телу и обняла. От его светлых мягких волос пахло молоком, а в крохотных ручках он сжимал… ее красные бусы. Он ждал ее, может быть, плакал… Она долго просидела рядом с Сережей, вспоминая все то, что ей пришлось пережить за истекшие сутки, пока не проснулась Берта. Резко поднявшись, она, как лунатик, обвела комнату мутным взглядом, затем тряхнула головой:
– Вы? Наконец-то… Прозоров звонил…
– Я знаю, – мягко ответила, поднимаясь, Эмма. – Спасибо, Берта… Как Сережа?
– Нормально… Только вот бусы мне не хотел отдавать, весь вечер ходил с ними, играл, надевал на себя… Я понимаю, что это очень опасно, что он мог их проглотить… Но стоило мне только до них дотронуться, как он сразу же начинал плакать… Так и уснул с ними…
– Пойдем, я покажу тебе кое-что… Помнишь, ты говорила, что тебе нравятся одни американские духи…
Эмма, притворив за ними дверь спальни, включила свет в гостиной и достала из пакета красный, тисненный золотом футляр.
– «Мерилин»? – Берта с восхищением смотрела на духи и не верила своим глазам.
– Это тебе…
– Мне?… Но где вы их нашли?
– Секрет. Можешь посмотреть покупки, а мне надо принять ванну… У меня такое чувство, словно меня не было здесь несколько недель…
Но Берта на слышала ее. Она вертела в руках изящный хрустальный флакон и то и дело подносила его к носу…
– «Мерилин»… Вот спасибо…
Эмма посмотрела на нее и подумала о том, как бы ей хотелось сейчас перевернуть несколько страниц своей жизни назад, чтобы почувствовать себя моложе, восторженнее, чище и легкомысленней…
Она вошла в ванную, разделась, открыла кран и принялась смотреть, как вода горячей прозрачной зеленоватостью медленно поднимается вверх… Она уже жалела о том, что была так резка и груба с Володей. Разве он виноват, что любит ее? Да и что такое эта самая любовь?
«– Ты всегда приводишь в дом девушек, которые тебе нравятся?
– Еще ни разу не приводил…
– Ты пришел… ко мне… зачем?
– Чтобы посмотреть на тебя… Чтобы узнать, почему ты плакала, чтобы услышать твой голос, чтобы понять тебя…»