Девушка напротив

Рут налетела сзади, вцепилась ногтями, шипя, как разъяренная кошка. Под ее тяжестью колени мои подогнулись, и я упал. Подошел Донни, и щеку обожгла боль. Я вдруг почувствовал запах кожи. Обувной кожи. Он пнул меня, как футбольный мяч. Перед глазами полыхнула ослепительная вспышка. Я хотел схватить скобу, но ее не было. Пропала. Свет быстро померк, сменившись чернотой. Я поднялся на колени. Донни пнул меня в живот. Я свалился, хватая воздух ртом. Пытался встать снова, но не смог удержать равновесия. Волною нахлынули тошнота и растерянность. Потом меня стал пинать кто-то еще, по ребрам, по груди. Я свернулся калачиком и напрягся, дожидаясь, когда мрак перед глазами рассосется. Они били меня и ругались. Но слепота проходила, я снова видел, и когда я смог видеть достаточно, чтобы разглядеть стол, то покатился к нему, заполз под него, и смотрел на ноги Рут и Донни передо мной — и тогда я растерялся вновь, потому что там, где должна была лежать Мэг, теперь стояла новая пара ног.

Голых ног. В ожогах и ранах.

Мэг.

— Нет! — закричал я.

Я вылез из-под стола. Рут и Донни отвернулись. Шли к ней.

— Ты! — визжала Рут. — Ты! Ты! Ты!

Я до сих пор думаю — о чем тогда думала Мэг, правда ли она считала, что может помочь — может, она просто устала от этого, устала от Рут, до смерти устала от боли, устала от всего — но она должна была знать, куда будет направлена ярость Рут — не на меня, не на Сьюзен, а прямо на нее, словно отравленная стрела.

Но не было в ней ни капли страха. Взгляд ясный и решительный. И, несмотря на слабость, она умудрилась сделать шаг вперед.

Рут бросилась на нее, как сумасшедшая. Схватила ее голову обеими руками, словно святой, намеревающийся исцелить страждущего.

И грохнула об стену.

Мэг затряслась всем телом.

Она посмотрела на Рут, прямо в глаза, и на мгновение в глазах ее появилось то самое недоуменное выражение, будто бы даже сейчас она спрашивала: за что? За что?

Потом она упала. Рухнула прямо на матрас, как куль.

Дрожь вскоре прекратилась, и Мэг затихла.

Я потянулся к столу в поисках опоры.

Рут стояла, вперившись взглядом в стену. Казалось, она не верит, что Мэг там уже нет. Лицо стало серым, как зола.

Тишина в комнате была внезапной и всепоглощающей.

Донни склонился над Мэг. Поднес руку к ее губам, положил на грудь.

— Д… дышит?

Я никогда не видел Рут такой подавленной.

— Да. Немного.

Рут кивнула.

— Накрой ее. Накрой.

Она вновь кивнула, на сей раз ни к кому не обращаясь, после чего развернулась и пересекла комнату, так медленно и осторожно, словно шла по битому стеклу. У двери она остановилась, чтобы собраться с силами, после чего удалилась.

Остались только мы, дети.

***

Уилли зашевелился первым.

— Принесу одеяло, — сказал он.

Он прижимал руку к голове, прикрывая глаз. Половина его волос сгорела.

Но теперь никто не злился.

Огонь перед столом все еще тлел, испуская клочья дыма.

— Твоя мама звонила, — пробормотал Донни.

Он не спускал глаз с Мэг.

— А?

— Твоя мама, — повторил он. — Спрашивала, где ты. Я взял трубку. Рут разговаривала.

Спрашивать, что они ответили, не приходилось. Они меня не видели.

— Где Рупор?

— Ушел поесть к Эдди.

Я поднял скобу и отдал ее Сьюзен. Не думаю, что она обратила внимание. Она смотрела на Мэг.

Вернулся Уилли с одеялами. Посмотрел на каждого из нас, бросил одеяла на пол и снова ушел.

Мы слышали, как он с трудом поднимается по лестнице.

— Что будешь делать, Донни? — спросил я.

— Не знаю.

Его голос был ровным и бесцветным, ошеломленным — будто по голове били его, а не меня.

— Она может умереть, — сказал я. — И умрет. Если ты ничего не сделаешь. Больше некому, ты же знаешь. Рут не будет. Уилли тоже.

— Знаю.

— Так сделай что-нибудь.

— Что?

— Что-нибудь. Скажи кому-нибудь. Копам.

— Не знаю, — сказал он.

Он поднял с пола одно из одеял и накрыл ее, как сказала Рут. Накрыл очень бережно.

— Не знаю, — повторил он и покачал головой. — Мне надо идти.

— Оставь нам лампу, а? Хоть это? Чтоб мы могли о ней позаботиться.

Казалось, он на мгновение призадумался.

— Да. Конечно.

— И воды. Тряпку и воды.

— Хорошо.

Он вышел в подвал и послышался звук бегущей воды. Он вернулся с ведром и тряпками и положил их на пол. На нас он не взглянул. Ни разу.

Потом направился к выходу.

— Увидимся, — сказал он.

— Ага, — сказал я. — До встречи.

Дверь закрылась.

Глава сорок пятая

Настала долгая, холодная ночь.

Больше к нам не заходили.

Стояла тишина. Из комнаты мальчиков едва доносились звуки музыки. Братья Эверли пели «All I Have To Do Is Dream», за ними Элвис исполнил «Hard Headed Woman».24 Каждая песня словно насмехалась над нами.

К этому времени мама, должно быть, уже с ума сходила. Я представлял, как она звонит в каждый дом квартала и спрашивает, не у них ли я, может, заночевал без предупреждения. Потом отец позвонит в полицию. Я все ждал, когда постучат в дверь. Я не мог понять, почему никто не приходит.

Надежда сменилась разочарованием, разочарование — гневом, а гнев — тупой покорностью.

Ее лихорадило. Затылок был липким от сворачивающейся крови.

Мы то окунались в сон, то выныривали.