Девушка напротив

Наша поездка достигала кульминации, пика своей восхитительности, колесо завертелось быстрее, а я смотрел на нее, на ее милое личико, проносящееся сквозь звезды, а потом — на фоне темного здания школы и бледно-коричневых ярмарочных палаток; ветер уносил назад ее волосы, а потом — когда мы снова поднимались вверх — опять бросал их на напудренные щеки, и я внезапно почувствовал, что те два или три года, когда она уже жила, а я — еще нет, были ужасной, непомерно тяжелой иронией судьбы, словно проклятием, и подумал, как нечестно, что я мог разве что покататься с ней на карусели и все, совсем нечестно.

Но все прошло. К концу поездки осталось только удовольствие. Я наслаждался, а она выглядела такой счастливой, такой живой!

Ко мне вернулся дар речи.

— Понравилось?

— Боже, очень! Продолжай в том же духе, Дэвид.

— Ни за что не поверю, что ты никогда не каталась.

— Родители… ну, они всегда хотели нас куда-нибудь свозить. В «Палисадес» или еще куда. Но, видно, так и не нашли времени.

— Я слышал… об этом. Мне жаль.

Ну вот. Я сказал это.

Она кивнула.

— Хуже всего — скучать по ним, понимаешь? И знать, что они никогда не вернутся. Иногда забываешь, будто они в отпуске или еще где-то, и думаешь: ну-у, хоть позвонили бы. Скучаешь. Забываешь, что их нет. Забываешь обо всем, что вообще произошло за последние шесть месяцев. Разве это не странно? Как чокнутая! А потом опомнишься... и все возвращается. Я часто вижу их во сне. И там они всегда живы. Мы счастливы.

На ее глаза навернулись слезы. Она улыбнулась и покачала головой.

— Только не подумай, что я чокнутая, — сказала она.

Сейчас мы были внизу, над нами — всего пять или шесть кабинок. Я глянул через поручень на очередь желающих прокатиться и снова заметил колечко Мэг. Она перехватила мой взгляд.

— Это моей мамы, обручальное. Рут не нравится, что я его часто ношу, но мама бы этого хотела. Я не потеряю. Ни за что.

— Красивое. Очень.

Она улыбнулась.

— Лучше, чем мои шрамы?

Я покраснел, но все было в порядке. Она просто подшучивала.

— Намного лучше.

Колесо снова пошло вниз. Оставались только две кабинки. Для меня время летело быстро, словно во сне, даже слишком быстро. Неужели все скоро кончится?

— И как тебе? — спросил я. — Нравится у Чандлеров?

Она пожала плечами.

— Нормально. Не так, как дома. Не так, как раньше. Рут иногда… странная. Но, думаю, она хорошая. — Она замялась и продолжила. — Руперт придурковатый.

— Скажи это еще раз.

Мы рассмеялись. Тем не менее, это замечание насчет Руперта меня смутило. Я вспомнил сдержанность в ее голосе, холодок, в тот первый день у реки.

— Посмотрим, — сказала она. — Думаю, мне нужно время, чтобы привыкнуть.

Мы уже спустились вниз. Ярмарочник поднял поперечину и придержал кабинку ногой. Я едва его заметил. Мы вышли.

— Хочешь, скажу, что мне не нравится? — сказала она.

Она говорила почти шепотом, словно боялась, что кто-то может услышать и передать кому-то другому — еще и таким тоном, словно мы были наперсниками, равными, конспираторами.

Мне это здорово понравилось, и я наклонился пониже.

— Что? — спросил я.

— Подвал, — сказала она. — Убежище. Мне оно совсем не нравится.

Глава шестая

Я знал, о чем речь.

В свое время Уилли Чандлер-старший был мастером на все руки.

И еще слегка параноиком.

Так что, когда Хрущев сказал Штатам: «Мы вас похороним», Уилли-старший, видимо, ответил что-то вроде «хрен тебе» и построил себе в подвале бомбоубежище.

Это была комната в комнате, восьми-десяти футов в ширину и шести — в высоту, спроектированная строго по государственной инструкции. Спускаешься вниз по лестнице из кухни, проходишь мимо сложенных под лестницей банок с краской, мимо раковины, стиральной машины и сушилки, сворачиваешь за угол, открываешь тяжелую металлическую дверь — раньше служившую входом в хранилище мяса — и попадаешь в бетонное помещение, где как минимум на десять градусов холоднее, чем снаружи, темно и пахнет плесенью.

Там не было ни электророзеток, ни освещения.

Уилли прибил балки к полу кухни и укрепил их массивными деревянными столбами. Единственное окошко он забросал мешками с песком снаружи дома и укрепил полудюймовой металлической сеткой изнутри. Принес огнетушитель, радиоприемник на батарейках, топор, монтировку, фонарик, набор первой помощи и бутылки с водой. Сложил картонные коробки с консервами на самодельном столике из твердого дерева; рядом с ними поставил печку «Стерно», походный будильник и воздушный насос, чтобы накачивать матрацы, свернутые в углу.

Все это он построил и купил на зарплату молочника.

Там имелись даже лопата с киркой, чтобы выкопаться после взрыва.

Уилли пренебрег лишь единственной рекомендацией правительства — в убежище не было химического туалета. Они были дорогие. Уилли так и не успел его купить — сбежал.

Теперь это место напоминало крысиную нору — запасы пищи были разграблены и унесены Рут на кухню, огнетушитель вывалился из настенного крепления, батарейки в приемнике и фонарике сели, и все там пылилось целых три года беспощадной запущенности. Убежище напоминало Рут об Уилли. Прибираться там она даже не думала.

***

Иногда мы там играли. Но редко.