Девушка, которой нет

Ощущение страха иррационально. Его не нужно привязывать к логическим объяснениям. Беспокоят не сюжет, не связь событий, а образы, которые промелькнут в темноте спальни. Содержательное описание теряет свойства первозданного ужаса.

Любимый страх Кратера – лифты. Падающие. Подпрыгивающие. Останавливающиеся. В которых не хватает воздуха и гаснет свет. Самое страшное – будничность. Просто день, просто выход из дома. Лифт опускается, открываются двери – а за ними полумгла огромного бесконечного подвала с земляным полом, бесформенными конструкциями во мгле, на периферии зрения. Потолок, стены, все дневное, прочное, за что можно было бы зацепиться взглядом и начать отсчет нового пространства, – отсутствуют. Здесь не хочется оставаться, но кнопки мертвы. Только ты и темный подвал. Двери не закроются, лифт не уедет. Обреченный человек и тьма еще долго будут вглядываться друг в друга. Пока бессилие и безысходность не возьмут верх, и он не шагнет ей навстречу, понимая – выхода из забвения уже не найти, надеясь очень быстро потерять сознание, когда повстречается с первым монстром из этого незнакомого, ужасного мира. Горящие глаза, кровавая пасть, метания в темноте… Конец.

Другой страх – ощущение чужого в квартире, на даче, в любом замкнутом личном пространстве. Особенно продуктивен этот страх вечером или ночью, когда человек один дома, все двери заперты, никто не может войти. Он моется под душем, и его настигает не звук, а ощущение шорохов или шагов. Жертва выключает воду, прислушивается, не слышит шагов Чужого, предчувствуя – сейчас в ванной погаснет свет. И рано или поздно ей придется открыть дверь и встретиться с ужасной неизвестностью.

Тысячи страхов связаны с детьми, со смертью, с сексом…

Самым привычным страхом для Кратера стало болезненное подозрение, что кто-то мерзкий-злобный наблюдает за ним, знает, даже предчувствует все его мысли, и в этом знании нет ничего снисходительного, прощающего, созидательного. Из-за этого типа ни одна живая душа, способная понять, не узнает о том, каким был Кратер.

Eurythmics: «A Whiter Shade Of Pale»

Фея металась по комнате и орала на Викентия Сергеевича, будто он был в этом виноват:

– Я-то думала – он моя иллюзия! Удивлялась, какого парня выпросила себе у вечности! Оказалось – Саня вообще не подчиняется никаким законам! Пропал, как Сергей Бодров в Кармадонском ущелье! Моя хозяйка говорит: «Ни разу его не видела». Я ей: «Ты чего, старая! Он здесь дневал и ночевал!..» Упирается: «Не было никаких мужиков!» Хоть тресни!

Викентий Сергеевич горбился над столом, ниже и ниже наклонял голову над черной поверхностью.

– Я думала, в один прекрасный день засну с ним – и не проснусь. Уйду счастливой…

Она думала, что прижмется к нему, обовьет телом и забудет все мысли, кроме одной: «Так будет всегда – не надо ни просыпаться, ни говорить, просто млеть от бесконечных прикосновений…»

Надеялась, это ощущение станет ее вечностью.

– Что вы чахнете, как Кощей? Я помогала вам? Помогала. Теперь будьте любезны понянчиться со мной. Найдите Кораблева! Я по Москве бегать устала. Я уже не только указатели, но и людей плохо вижу…

Викентий Сергеевич горько вздохнул:

– Боюсь, это очень сложно…

– У вас все сложно. Намекните, где шукать, – я поставлю раком этот город!

– Намекаю: я – не справочное бюро. Может, твой Саня в Сомали улетел. Или его очень надежно спрятали дружки-альфонсы. Или он такой же покойник, как мы с тобой, и сейчас преспокойно исчезает среди иллюзий.

– Живой он! Вот его письмо, – возмутилась Фея (она отчаянно хотела узнать слова, спрятанные в предательской белизне бумаги).

– Угу, – скептически откликнулся Викентий Сергеевич.

– Не может быть, чтобы он провалился сквозь землю!

– Угу, – повторил шеф. – Чисто теоретически, я готов поверить даже в то, что он нарисовался здесь из мира живых. Туда же и сгинул. Или ты на недельку выбралась туда. Сейчас такие случаи должны происходить всё чаще и чаще.

– Почему это? – спросила Фея, вовсе не желая, чтобы ее вновь поучали.

– Человечество создавалось не для того, чтобы копить жирок. Человечество – поле экспериментов Бога с самим собой. Жизнь и смерть – уникальные сообщающиеся сосуды, словно специально придуманные для опытов над людьми. Наш мир больше не может оставаться таким, какой он есть. Бог, – Викентий Сергеевич произносил слово «Бог» так, словно извинялся, – рано или поздно перетасует карты и сдаст снова. Возможно, то, что наши миры уже стали ближе, – это как раз новая пересдача.

– Что будет, если пуповина между мирами укрепится? Будем ходить в гости?

– В любом случае произойдет катастрофа. Миры создаются ради потрясений, чтобы стать интереснее для… кхе-кхе… Бога. Это условие продолжения жизни на Земле.

Фея задумалась: что может быть кошмарнее заточения в полутемной пыльной комнате и знания, что мир исчезнет, обернувшись космической, но беззвездной чернотой?

Унылое постукивание невеселых слов Викентия Сергеевича возвещало – все не только может, но и обязательно будет хуже. Ждите-ждите-ждите. Обратный отсчет до катастрофы пошел на часы.