Девушка из Золотого Рога

Это тоже не вполне соответствовало истине, но Хаса так долго и тщательно прятал правду в самых глубоких уголках души, что теперь не было никакого смысла вдруг извлекать ее на свет божий. Действительно, ради чего дипломированный венский врач разъезжает по миру и дает гастрольные спектакли в различных клиниках? Впрочем, если бы Азиадэ и спросила об этом, то услышала бы рассказ о жажде знаний и обширности научных интересов доктора Хасы. Может быть, он даже поведал бы ей, что приехал в Берлин изучить последние достижения оторинопластики. Но вот о чем бы он не сказал ни слова, так это о скандале с Марион и о Фрице, с которым та провела все лето. В конце концов, это никого не касается и давно уже в прошлом.

Хаса склонил голову и с улыбкой посмотрел на Азиадэ.

– А я, – сказала Азиадэ, снова не обратив особого внимания на слова Хасы, – уже четыре года живу в Берлине. Мы покинули Стамбул после переворота. Все мне казалось здесь немного странным. Мне тогда было пятнадцать лет, и я уже носила чадру. В Берлине я первое время никак не могла привыкнуть ходить по улицам одной и с открытым лицом. А теперь мне это нравится. Но все же – это позор. Дома меня учили музыке и языкам. А теперь я изучаю языки своих предков. Это как-то связывает меня с родиной. Вы понимаете?

– Да, – кивнул Хаса. – А я скоро вернусь в Вену и открою там частный кабинет на Опернринге. Буду лечить певцов.

Так они говорили какое-то время, не слушая друг друга, и каждый из них о чем-то умалчивал. Хаса умалчивал о существовании жительницы Вены по имени Марион, а Азиадэ – о почтальоне, который сегодня рано утром постучал в их дверь и со словами «Вам почта» передал отцу серый запечатанный конверт, а когда Ахмед-паша вскрыл его, то обнаружил в нем тысячу афганских рупий и привет от двоюродного брата Кязима. Час спустя служащий банка, качая головой, смотрел на эти банкноты, потом созвонился с центральным бюро и отсчитал Ахмед-паше семьсот сорок марок, из которых Азиадэ внесла студенческий взнос и заплатила за кенигсбергские фрикадельки. Но все это были детали, которые доктора Хасы вовсе не касались.

– У вас есть какие-то планы на сегодня? – спросил вдруг Хаса.

– Исследование османских документов. Анатолийские секты.

– Это очень важно для вас? Приглашаю вас на Штольпхензее. Я имею в виду… может быть, сегодня последний теплый осенний день, а вам необходим свежий воздух. Это я говорю вам как врач.

Азиадэ глядела на правильный лоб, узкие улыбающиеся губы Хасы и думала о секте кызылбашей и о святом Сары-Салтык-Деде, которые ждали ее. Теплая волна прилила к лицу.

– Поехали на Штольпхензее, – спокойно согласилась она, и Хаса даже подозревал, что Азиадэ впервые в жизни приняла приглашение постороннего мужчины.

Они вышли из столовой. Азиадэ уверенным шагом направилась к автобусной остановке.

– Куда вы? – остановил ее Хаса и, взяв под руку, повел на маленькую боковую улочку, распахнул дверцу машины, на номерном знаке которой рядом с цифрами стояла большая буква «А». – Австрия, – гордо сказал Хаса.

Азиадэ застыла с открытым от удивления ртом. Она никогда бы не поверила, что человек столь низкой профессии может разъезжать на автомобиле. Европа воистину была страной чудес.

* * *

Они лежали на склоне песчаных холмов.

Зеленый купальник, купленный по дороге Хасой, в который была теперь облачена Азиадэ, превращал мир вокруг нее в нечто нереальное и фантастическое. Она стеснялась этого одеяния баядерки, тело ее била едва заметная дрожь, пальцы нервно перебирали песок. В течение последних четырех лет, проведенных в Берлине, Азиадэ успела узнать университет, улицы, кафе. Но она до сих пор имела весьма смутное представление о тех местах, где европейские мужчины и женщины, полуголые, в туго обтягивающих их одеждах, подставляли свои лица скупым лучам северного солнца. Ее глаза расширились от возмущения, когда дежурная по пляжу провела ее в тесную, маленькую кабинку, пропахшую сыростью и деревом, дала ей купальник, протянула ключ и закрыла за ней дверь. Азиадэ почувствовала себя одинокой и покинутой Аллахом, как бывало обычно перед каким-то сложным экзаменом.

Присев на узкую скамейку, она с недоумением разглядывала крошечный кусок материи, которым должна была прикрыть свое тело, и затосковала по уйгурским суффиксам и сектам Малой Азии. Медленно, стараясь оттянуть неизбежное, она сняла туфли и чулки. Это ее немного успокоило. Тогда, закрыв глаза, Азиадэ сбросила платье и втиснулась в купальник. Картина, явившаяся ей в маленьком, засиженном мухами зеркале, заставила девушку оцепенеть: ее небольшая грудь бесстыдно выпирала из выреза купальника.

Азиадэ опустилась на скамейку и в отчаянии заплакала. Нет, в подобном виде она ни за что не покажется, даже если все женщины Берлина ходят только так.

Снаружи послышалось шарканье босых крепких ног. Азиадэ испуганно сжалась. В полумраке кабинки она была похожа на испуганную, загнанную в угол птицу. Наконец, собравшись с духом, девушка приоткрыла дверь, высунула в щель голову, позвала дежурную и, когда та вошла в кабину, смущенно спросила: