Девушка из Золотого Рога

– Твой принц, – рассмеялся Хаса, – скорее всего, стал статистом в Голливуде или снимается в восточных фильмах в роли евнуха.

– Ты очень глупый ребенок! – воскликнула Азиадэ. Она схватила его за уши и стала трясти его голову. – Ты хочешь быть моим мужем и ребенком одновременно – вот в чем дело. Если ты меня разозлишь, я вылью тебе в рот весь коньяк. И тогда утром у тебя будет болеть голова и ты не сможешь лечить своих певцов.

– Если ты будешь меня сердить, – сказал Хаса, взяв ее лицо в свои руки, – если ты меня разозлишь, я затащу тебя в операционную и вырежу тебе гланды. После этого восемь дней ты не сможешь говорить и тебе придется лежать в постели. Вот что тебе за это будет.

– Какой ты жестокий, – рассмеялась Азиадэ и отпустила Хасу.

Он довольно плюхнулся на подушки.

– Спи, – сказала она, выключив свет.

Хаса безмятежно заснул, но к Азиадэ сон не шел. Она думала о жизни, оказавшейся неразрешимой головоломкой. В селах Анатолии, в степях Туркестана, в лагерях кочевников раз в год женщина пряталась в кустах или в черных войлочных шатрах. Мужчины сидели у костров и молились, пока женщина рожала ребенка. Потом приходили мужчины, перерезали пуповину, и ребенок кричал, сучил ножками и тянулся ротиком к материнской груди. В шатрах не было никаких служанок, а у машины было четыре ноги, длинная морда, и называлась она верблюдом.

Азиадэ вздохнула. Ей было непонятно, почему верблюд был важнее ребенка, который сучит ножками и тянется к груди. Она закрыла глаза и на мгновение увидела тонкие изогнутые брови Марион и светлые колючие глаза человека, которому она была предназначена.

Потом она заснула.

Глава 20

– Это очень хорошо, ханум, что вы так пунктуальны.

Джон Ролланд стоял у стола на террасе отеля.

– Садитесь, – сказал он, подавая ей стул. Он был чрезвычайно вежлив и разговорчив. – Вы должны знать, ханум, что с моим другом, Сэмом, я могу говорить лишь о проблемах внешнего мира, а в мире чувств он глух и нем. Я буду любить вас очень сильно, во мне нерастраченный запас любви, потому что мне кажется, что до сих пор я не любил никого.

Азиадэ молчала. Странно, что этот человек называл ее «ханум» и обладал нерастраченным запасом любви.

– Мы должны будем скоро уехать, – продолжал Ролланд, и в его мутных глазах промелькнуло что-то вроде нежности. – Я получил сегодня известие. Фирма, на которую я работаю, заказала мне сценарий к новому фильму – что-то в роде «Хозяйка пустыни». И вот они хотят, чтобы я отправился в Гадамес, в ливийскую пустыню, за новыми впечатлениями. Мне бы не хотелось ехать туда одному. Поедемте со мной. Мы будем два месяца ночевать в палатках, пить верблюжье молоко и вести кочевой образ жизни. Это будет нашим свадебным путешествием. Потом мы поедем в Нью-Йорк. Там вы произведете на свет принца. А затем мы переедем в Калифорнию и будем жить в бунгало. Знаете, когда империя распалась и мир для меня утратил прежние очертания, я решил, что жизнь кончена. Я и сам не знаю, как попал в Америку. Поначалу я даже голодал, голод – это очень неприятная вещь. Но я этого не замечал, мне казалось, что для меня больше нет места в этом мире. Потом меня подобрал Сэм. Я перестал голодать, но моя жизнь не обрела с этим смысл. Теперь все должно быть по-другому.

Джон говорил, оглушенный собственными словами. Да, женщины были шумными игрушками, еще более никчемными, чем бутылка хорошего виски. Мужчина без родины должен мечтать, работать, иметь головную боль и думать о смерти. Но эта женщина была не просто женщиной, не какой-то шумной игрушкой – она была подарком исчезнувшей родины принцу Абдулу Кериму, островком в океане чужих жизней. Первые Османы были кочевниками, прошедшими по всей Азии. У кочевника нет родины, его родина – палатка. Где ее разбили, там и родина. Азиадэ должна стать его палаткой.

– Мы выедем в ближайшие дни, ханум, прямо в Ливию.

Азиадэ смотрела куда-то в сторону. «Ливия, – думала она, – черная палатка кочевников. И первый принц должен появиться на свет в Нью-Йорке. Но я не произведу на свет первого принца».

Она заставила себя посмотреть в лицо Ролланду. Его худощавый профиль был прекрасен.

– Принц, – сказала она, – я писала вам из Берлина о своей любви. Вы мне ответили и освободили меня на вечные века. Я нашла другого мужчину, который нуждается во мне. Это несправедливо с вашей стороны – разрушать чужие дома, после того как вы отказались от собственного. Я не могу следовать за вами.

Она говорила медленно и смотрела ему прямо в глаза.

– Я писал, не зная вас тогда, – ответил Ролланд, – и нет ничего предосудительного в разрушении чужих домов. Все настоящее построено на развалинах прошлого. Фатих Мухаммед построил Стамбул на развалинах Византии. Османской империи не было бы без разрушения Византии. Кто ваш муж? Неверный, который не может по достоинству оценить то, что ему принадлежит, в этом я точно уверен. Вы всегда будете для него чужой. А я – я люблю вас.

Ролланд ничего не знал о ночи, проведенной на аллеях венского парка и на кровати возле Хасы, который пил коньяк и говорил о Марион.