Девушка из письма

В последующие недели отстранение со стороны Аннабель стало все сильнее сказываться на состоянии Китти. Она чувствовала, что близка к помешательству. Строчки из писем навязчиво преследовали ее, а желание причинить боль, отомстить тем, кто нес прямую ответственность за смерть Айви, становилось непреодолимым. Образы, связанные с насилием, почти непрерывно возникали в ее мозгу, крутились днем и ночью, как сцены из немого кино. Никаких слов, только изображения: как она добивается справедливости за гибель Айви.

Посещения приемной матери в больнице, прежде составлявшие просто часть распорядка дня, стали непереносимым бременем, и она с ужасом думала о каждом таком визите, едва успев проснуться утром. Запах смерти в коридорах, вялые улыбки медсестер, Хелена, лежавшая в постели вся распухшая и продолжавшая свое бессмысленное существование. Китти устала от этой отвратительной картины. От бесчисленных трубочек, ослаблявших боль и бесконечно продлевавших жизнь женщине, которая главным образом и стала виновницей того, что ее сестру бросили в Святой Маргарите.

Она часто пыталась разговаривать с ней об Эльвире, но, судя по отрывистым и коротким ответам Хелены, по тому, как она торопилась отвернуться к стене и сменить тему, становилось ясно, что раскаяния она не испытывает.

Китти безмерно устала от своих обязательств перед женщиной, которая оставалась к ней совершенно равнодушной.

Она устала ждать смерти своей матери.

Ей требовалась полная свобода, чтобы сосредоточиться.

Глава 40

3 июля 1968 года, среда

Хелена Кэннон вздрогнула и очнулась. В небольшой больничной процедурной палате была почти полная темнота. Только узкий луч прикроватной лампы высвечивал ее насквозь промокшую от пота подушку. Даже для июля погода стояла необычайно жаркая, и в комнате было душно, хотя солнце не так давно зашло. В воздухе висела накопившаяся за день влага. До нее доносились смутные звуки детского плача из родильного отделения этажом ниже. Но, за исключением этого, в больнице стояла гнетущая тишина.

Аппарат для диализа, установленный для Хелены, явно уже давно прекратил работать. Стрелки его приборов замерли, и при тусклом освещении он напоминал робота, чьи глаза наблюдали за ней. Ночная дежурная медсестра в последнее время стала заметно лениться. Она крайне редко появлялась теперь непосредственно к моменту окончания работы прибора, чтобы отсоединить трубки и отвезти ее назад в обычную палату. Ее ночная рубашка и простыни под ней пропитались потом, что резко контрастировало с ощущением во рту, там было сухо, как в пустыне.

На нее накатила волна тошноты, и Хелена повернула голову к окну, остававшемуся закрытым, несмотря на ее постоянные просьбы к медсестрам открыть его. И хотя ее телу уделяли повышенное внимание, изучив его, подсоединив к трубкам и к катетерам, регулярно вводя инъекции, состояние ее разума, казалось, совершенно не волновало врачей, постоянно болтавших между собой на отвлеченные темы, стоя прямо у нее над головой. Она старалась проявлять терпение, зная, что есть другие пациенты, чье самочувствие было даже хуже, чем у нее, но ей отчаянно хотелось высказаться хоть кому-то, чтобы окончательно не сойти с ума. Ее приводила в ужас необходимость ежедневного посещения кабинета для диализа. Прикованная к урчавшей машине день за днем, она порой вдруг начинала видеть, как стены смыкаются вокруг нее. Уже скоро все четыре стены станут давить на ее распухшее тело, потолок опустится крышкой гроба, и его замочки закроют: щелк, щелк.

Хелена посмотрела на будильник, стоявший на прикроватном столике, чтобы понять, долго ли спала, но часы оказались повернутыми к ней задней стороной. До них невозможно было дотянуться, оставаясь прикованной к аппарату, как и до красной кнопки вызова медсестры, на которую она всегда смотрела с надеждой. Съежившаяся кожа и все усиливающаяся тошнота подсказывали, что она проспала дольше положенного, пропустила то время, когда замеряли давление. Или же она попросту переутомилась, не могла пошевелиться и избавиться от навязчиво повторяющихся снов, которые становились все страшнее. Снов о Джордже, казавшихся настолько реальными, что она могла прикоснуться к нему, услышать исходивший от него запах. Она вспоминала их прежнюю жизнь до появления всей этой боли, визитов в больницу, бесконечных уколов, – когда они были еще счастливы и безумно влюблены друг в друга. Сны действительно ощущались как реальность, и потому, проснувшись, она с тоской почувствовала, как снова переживает его потерю.

Ей хотелось кричать, чтобы услышали все: «Джордж и я неразлучны. Мы должны состариться вместе!»

Но он погиб уже семь лет назад, и доктора ей солгали: время не лечит. Прошлое действовало на нее по-другому. Подруги перестали задавать о нем вопросы, избегали упоминания имени Джорджа, опасаясь, что она опять зальется слезами. Хелена знала: все ждут, что она будет двигаться дальше. Но вот только куда? Время не излечивало душевную рану, а ее горе в глубине души постепенно превращалось в ярость, затаившуюся, словно неразорвавшаяся бомба.