Девушка из Дании

– Да, в послеобеденное время она находится под воздействием морфия. Сможете навестить ее завтра перед обедом? – спросил Карлайл. – А пока просто загляните в палату, и тогда я скажу ей, что вы приходили.

Скрипнула приоткрывшаяся дверь. Лили почувствовала, как в комнату кто-то вошел, – ощутила это легкое движение воздуха, почти неуловимое изменение температуры. Аромат духов Анны поплыл к кровати Лили. Она узнала его: духи продавались в «Фоннесбеке» в маленьком флаконе с сетчатой золотой кисточкой, только Лили позабыла их название. Что-то вроде Eau-de-Provence[115]. А может, La Fille du Provence?[116] Лили никак не могла вспомнить. И открыть глаза, чтобы поздороваться с Анной, тоже не могла. Не могла увидеть ее, заговорить и даже махнуть рукой. Она чувствовала, что Анна и Карлайл стоят подле кровати, но не имела возможности как-либо дать им понять, что знает об этом.

На следующий день после обеда Карлайл и Анна усадили Лили в плетеное кресло-каталку.

– Там так прекрасно, что это нельзя пропустить, – сказал Карлайл, поплотнее укрывая Лили одеялом.

Анна повязала ей на голову длинный шарф цвета фуксии, соорудив из него такой же тюрбан, как у себя. Вдвоем с Карлайлом они вывезли каталку в парк позади больницы и поставили ее возле кустов крыжовника.

– Лили, тебе хорошо на солнышке? – спрашивала Анна. – Нравится здесь?

Другие пациентки клиники расположились на лужайке. День был воскресный, и многих девушек навещали знакомые, приносившие им журналы и сладости. Женщина в гофрированной юбке в горошек угощала одну из них конфетами в золотой обертке из кондитерской на Унтер-ден-Линден.

Лили видела фрау Кребс, которая из окна зимнего сада смотрела на девушек, лужайку и изгиб Эльбы внизу. Издалека она казалась маленькой, как ребенок. Потом фрау Кребс исчезла. Сегодня после обеда у нее был выходной, и все пациентки любили посплетничать о том, чем фрау Кребс занимается в свободное время, хотя в действительности та всего лишь отправлялась полоть сорняки в собственном огороде.

– Прогуляемся? – предложил Карлайл. Он отпустил ручной тормоз и покатил Лили по кочковатой лужайке. Колеса то и дело натыкались на кроличьи норы, и тряска причиняла Лили боль, однако, несмотря на это, ей было очень приятно оказаться на свежем воздухе в компании Карлайла и Анны.

– Мы спустимся к Эльбе? – спросила она, заметив, что Карлайл свернул с грунтовой дорожки, ведущей к реке.

– Мы там будем, – сказала Анна, когда Лили очутилась под сенью тенистых ив.

Они двигались быстро; кресло-каталка подпрыгивало на камнях и древесных корнях, и Лили сидела, вцепившись в подлокотники.

– Хочу ненадолго вывезти тебя в город, – сообщил Карлайл.

– Мне же нельзя, – запротестовала Лили. – Это против правил! Что скажет фрау Кребс?

– Никто не узнает, – успокоила ее Анна. – Кроме того, ты взрослая женщина. Почему нельзя уйти, если тебе хочется?

Через некоторое время они миновали больничные ворота и оказались на улице. Карлайл и Анна везли Лили мимо особняков, высившихся за кирпичными стенами с торчащими по верху металлическими зубцами. Пригревало солнце, но дул ветер, который теребил листья вязов и показывал их с изнанки. В отдалении Лили расслышала трамвайный звонок.

– Как думаете, они будут по мне скучать? – спросила Лили.

– Даже если и будут, какая разница? – Карлайл всплеснул руками, и этим, как и сосредоточенным выражением лица, вновь напомнил ей Грету. Она почти расслышала звяканье серебряных браслетов. В памяти – словно кем-то рассказанная история – проплыло воспоминание: Грета короткими перебежками, то и дело прячась, передвигается по Кронпринсессегаде и тащит за собой Эйнара. Лили помнила жар Гретиной ладони в ее руке, щекочущие прикосновения браслетов.

Вскоре Лили, Карлайл и Анна оказались на мосту Августа. Перед Лили раскинулся весь Дрезден: Опера Земпера, Хофкирхе – католическая придворная церковь[117], Академия изобразительных искусств, выстроенная в итальянском стиле, и почти парящий в воздухе купол Фрауэнкирхе. Они вышли на Шлоссплатц[118] и далее – к подножию Брюльской террасы. Уличный торговец продавал с лотка сосиски в булке и наливал в маленькие стаканчики яблочный сидр. Торговля шла бойко: в очередь к нему выстроились восемь – десять человек с красными от солнца лицами.

– Аппетитно пахнет, верно, Лили? – обратился к ней Карлайл, направляя каталку к лестнице.

Сорок одна ступенька вела на террасу, где неторопливо прогуливалась и, опершись на перила, наслаждалась видами воскресная публика. Лестницу украшали четыре бронзовые скульптуры работы Шиллинга[119], аллегории четырех времен суток: «Утро», «День», «Вечер» и «Ночь». На ступеньках виднелся мелкий песок. Внимание Лили привлек волочившийся по лестнице длинный подол желтого платья и диск соломенной шляпки какой-то дамы, что поднималась наверх под руку с кавалером.

– Но как мы туда заберемся? – встрепенулась Лили.

– Не волнуйся, – сказал Карлайл, разворачивая коляску на сто восемьдесят градусов и затягивая ее на первую ступеньку.