Девушка и Ворон

Что-то больно резануло по сердцу, но юноша сумел ответить ей безмятежной улыбкой.

— Сбежал вот из Москвы, — заговорил он, принимая легкомысленный тон, — инкогнито, так сказать. Захотелось отдохнуть от приемов, от бумаг, от дворцового этикета.

— Вы очень огорчили нас, Александр Константинович, — начал Салтыков. — Ведь вы могли бы предупредить… хотя бы тех, кто вас любит и беспокоится о вас.

— Видите ли, Эмиль Францевич, — парировал великий князь, прекрасно понимая, что учитель намекает в первую очередь на его мать, Веру Павловну. — Именно от тех, кто сильнее всего за меня волнуется, я и постарался скрыться как можно незаметнее.

Салтыков не знал, что ответить. У него на глазах мягкий, приветливый со всеми юноша превращался в мужчину с волевым характером. Еще немного — и рекомендации Веры Павловны уже не будут иметь в глазах ее сына должного значения.

— Вам-то хорошо, — продолжал между тем Александр все так же беззаботно. — Можете ехать куда угодно, спокойно отдыхать от своих обязанностей. Кстати, вот и лето приближается. А как прекрасно провести лето за границей, правда?.. Да ведь вы, Эмиль Францевич, помнится, давно уже хотели познакомиться с вашими братьями и сестрами в Париже.

Граф поклонился. Он был очень мрачен, и на его лице отражалось сожаление.

— О да, — заговорила Зинаида. — Ваше Высочество, как всегда, правы. Я, пожалуй, тоже последую вашему мудрому совету. Всегда мечтала побывать во французской столице.

Вновь склонившись перед великим князем в реверансе, она направилась к двери, демонстративно не дожидаясь его позволения выйти, но вернулась и заглянула ему в глаза.

— Знаешь, Саша, — сказала она негромко. — Все это вышло очень некрасиво. Но не считай, что здесь вовсе нет твоей вины. Нельзя безнаказанно оскорблять любовь.

С этими словами Зина вышла наконец из гостиной, держа горделивую осанку. Вернувшись в комнаты, принялась готовиться к отъезду. В Москву… а потом ее ждет Париж. Почему бы и не попутешествовать с изгнанным графом Салтыковым, побыв еще какое-то время его «сестрой»? А всех нынешних мужчин, включая несчастного Сокольского, надо вычеркнуть из сердца. Только так она станет вновь свободной. И может быть — счастливой.

Между тем наступала ночь. Александр Константинович, не желая больше видеть ни своего наставника, ни Зинаиду Сергеевну, молча скорбел о разрушенной дружбе и любви. Он навестил в отведенной ему комнате Мишу Сокольского, и тот был слишком слаб, да и вообще — слишком прост, чтобы мудрить, отвечая на вопросы царского внука. Так Александр узнал новые подробности этого дела.

— Ну что ж, — сказал он задумчиво, — за дуэль вы с Вороновым оба уже достаточно наказаны. А что до всего остального… вы сами-то чего хотите?

— Да я и не знаю… ведь Зинаида Сергеевна… она не останется со мной.

— Очень жаль вас огорчать, Михаил Платонович, но графиня пожелала вскоре отправиться в Париж.

Некоторое время длилось молчание, лишь пару раз у Миши вырвалось сдавленное рыдание.

— Когда ничего не ладится… — прерывисто заговорил он наконец, — и все против тебя… надо начинать жизнь… заново.

— Это мудрое решение, и если в моих силах помочь вам его осуществить, располагайте мною.

— Да, Ваше Высочество. Если Господь смилуется надо мной, и я полностью поправлюсь, то поступлю в действующую армию, — Миша слабо улыбнулся. — Моему покойному отцу это бы понравилось. Это я точно знаю.

Между тем тьма наступающей ночи разлилась над местом, где дочь Малахитницы сражалась с черным аспидом. И в темноте прямо к проклятому дому шагал человек, одетый, по обычаю стариков, по моде прошлого века — щегольский камзол, на груди пышное жабо, на ногах чулки и туфли с драгоценными пряжками, пудреный паричок прикрывает волосы — совсем уже седые. Но мужчина держится прямо, шаг его уверен, и он не нуждается в фонаре, его странные желтоватые глаза видят все и так. Вот он остановился у каменного медведя и покачал головой.

— Да здесь просто разлита магическая сила, — пробормотал он по-немецки. Потом направился прямо к домишке, откуда недавно освободили Федора Воронова. Не иначе вело его туда все то же ощущение темной магии.

Он открыл дверь, равнодушно взглянул на лежавший на лавке труп женщины — то была Лесовичка, которую Александр и Федор перенесли сюда, из-за уважения не к самой покойнице, а, скорее, к таинству смерти. Старик прошел мимо нее в первую из клетушек. Постоял задумчиво возле трех мужиков, которые спали, уронив головы на столешницу. Песня русалки застигла их врасплох — их лица до сих пор выражали изумление. Потом положил одному из них ладонь на лоб… Парень вздрогнул и очнулся.

— А-а-а! — заорал он, вскакивая из-за стола и шарахаясь от темной фигуры.

— Не ори, дуралей, — сурово произнес немец на хорошем русском языке. — Я тебя вывел из колдовского сна, поблагодари меня. Что это было? Кто зачаровал тебя?