Девственницы Вивальди

«Аннина, дорогая!

Я наконец-то узнала от маэстры Эвелины, что с тобой приключилось. Сага! Как же несправедливо было сослать тебя в comun! Надеюсь, однако, что тебе не поручили слишком уж гнусную работу.

Боже, зато как я хохотала, когда она рассказала мне, как ты врезала Ла Бефане! Brava!⁷³ Я и не подозревала, что ты на такое способна. И вправду, давно пора было кому-нибудь дать по мозгам старой сучке. Жаль только, что теперь ты должна страдать из-за этого.

Поверь, если бы маэстро работал в Пьете по-прежнему, тебя никто бы не посмел выгнать из coro: он слишком ценил тебя и никогда не дал бы в обиду. Сейчас о Вивальди почти нет известий — кроме тех, что он много времени проводит в Мантуе.

Не знаю теперь, как бы ухитриться выдать тебя замуж, но я попробую подыскать такого жениха, который бы вызволил тебя оттуда. У Томассо полно друзей, но они большую часть времени так пьяны, что им совершенно все равно, откуда невеста — из coro, из comun или из борделя. Моя задача — найти такого, чтобы согласился дать тебе свое имя. Не дрейфь!

Чем больше я узнаю о жизни венецианской знати, тем сильнее изумляюсь. Она напоминает мне яблоко — с виду такое спелое и аппетитное, а стоит разрезать — сплошь гниль и червяки. Даже у самих Фоскарини есть куда более постыдные тайны, чем наш с Томассо брак.

Неделю назад меня в монастыре подняли с постели среди ночи и велели облачиться в принесенную мне одежду, всю из черного шелка. К наряду прилагалось увесистое жемчужное ожерелье, которое мне позволяют надевать только по семейным поводам. Потом меня потащили к воротам и впихнули в одну из гондол дома Фоскарини, залитую сиянием множества свечей. Посредине лодки стоял гроб, так засыпанный красными розами, словно небеса разверзлись и пролился дождь из цветов. Я начала расспрашивать, что за жмурика мы хороним, но никто мне не сказал, даже Томассо.

Все они плакали, хотя и пытались скрыть слезы. Больше всех рыдала мамочка Фоскарини. Папочка и все сыночки и дочечки, мне уже знакомые, тоже тут были, ну я и решила, что это ребенок, которого они прятали от всех. Гроб, впрочем, был обычного размера, не детский.

Так мы и плыли — они все рыдали, но никто и словом не обмолвился, по ком плач, до самого cimitèro San Michele,⁷⁴ где обычно хоронят всех покойников. После я, полусонная, плелась за ними к родовому участку, с трудом продираясь через густую траву. По дороге меня неожиданно осенило, что когда-нибудь и меня тут зароют.

Хотя имя покойника сохранялось в тайне, хоронили его со всей помпой, положенной такому семейству. Заупокойную служил кардинал, а помогал ему хозяйкин личный исповедник — судя по его мерзкой физиономии, затерявшийся брат-близнец нашей Ла Бефаны. Бубня молитвы, он дважды успел полапать меня за задницу.

Лишь в самом конце, когда все уже стали бросать в могилу последнюю горсть земли, Томассо проскулил: „Антония!“ Я так думаю, что она была его сестрой. Не знаю, что уж там случилось с этой Антонией, но могу побиться об заклад, что все в семейке чувствуют себя жутко перед ней виноватыми.

Я беспрестанно спрашиваю Томассо в записках, когда будет назначен день нашего венчания. Он же долдонит одно: дескать, его отец хочет сперва устроить, чтоб моя родная матушка вместе со всем выводком переехала из своей дыры в Виченцу.⁷⁵ Не знаю, сколько там отступных она из него вытрясла, но наверняка малым не обошлось. Вместо того чтобы посылать эту голоштанную компанию попрошайничать под мостами, она собирается основать нечто вроде конторы, куда будут приходить матроны и их домоправительницы и нанимать ребятишек для работы по хозяйству и на огородах. Не сомневаюсь, что мамуля заранее считает это предприятие самой выгодной аферой в своей жизни. Я же дала себе зарок, что не стану по ней скучать, хотя, если припечет, у меня всегда будет достаточно денег, чтобы ее навестить.

Я тут пою, конечно, вместе с монашками, но репертуар у них еще зануднее, чем в Пьете. Я бы с удовольствием сбежала отсюда, если бы моя свекровушка не пообещала мне, что я снова выйду на оперную сцену, как только благополучно схожу под венец.

Мне до сих пор иногда присылают цветы. Впрочем, мои обожатели из публики успели меня подзабыть, ведь триумф „Агриппины“ уже в прошлом. Минуло целых двадцать семь представлений, и каждое принесло небывалый успех всем исполнителям.

Не теряй надежды, Аннина! Я попробую уговорить папочку Фоскарини использовать его влияние, чтобы тебя восстановили в coro, и одновременно буду расхваливать тебя этим олухам — дружкам Томассо. Поверь, если бы мое слово хоть что-то значило, ты ни на минуту дольше не осталась бы в comun.

Пока прими от меня цыпленка и два золотых. Я не брошу тебя, cara, даже если весь мир отвернется от тебя.

Шлю тебе baci ed abbracci,

Марьетта».