Девственница

Бог знает, сколько я пытаюсь привести его в чувство, но в конце концов мне ничего не остается, как сдаться. Я запрокидываю назад голову и издаю рев ярости. Опускаю глаза вниз на неподвижное животное, и испытываю бешенную, убийственную ярость, какой никогда не испытывал за всю свою жизнь. Она, словно огненный шар, скапливается у меня внизу живота. Я объявлю охоту на каждого из этих людей и вырву у них сердце. Они не заслуживают жить. Они убили моих лошадей. Безупречных, невинных, красивых животных. Я поднимаюсь с колен и отворачиваюсь.

И собираюсь уже уйти, когда слышу легкий шорох.

На долю секунды я застываю на месте, думая, что показалось. Затем оборачиваюсь, посмотреть на жеребенка. Он двигает мордой. Он пытается вздохнуть! Я опускаюсь на корачки и подхватываю его на руки. И несу в стойло, где он должен был родиться. Оно выложено свежей соломой. Подальше от страха и крови. И первое, что он увидит, буду я, а не ужасное зрелище своей матери, с вывернутыми на изнанку кишками.

Я буду и матерью, и отцом, и защитником в одном лице для него.

Я кладу его на солому и жду, он медленно поднимет голову. У меня на глазах наворачиваются слезы. Я помню, как однажды так разозлился на отца за то, что он разрушил жизнь не только моей матери, но и мою. Если бы он ее не бросил тогда, она бы не стала бы алкоголичкой.

И тогда она взяла мое лицо в ладони и сказала:

— Красота есть даже в пепле. Из пепла ты пришел.

— Добро пожаловать в этот мир, Феникс, — шепчу я жеребенку, с трудом переводя дыхание.

Глава 33 Тайсон

Когда жеребенок, наконец, может стоить на ногах, я переношу его в транспортировку для лошадей. Я хочу отвезти его к моему другу в трех часах езды отсюда. У него есть опыт выхаживания жеребят, кроме того его кобыла недавно ожеребилась, и может она позволит Фениксу кормиться от нее. Уже четыре часа утра, когда я оставляю Феникса у своего друга. Я отправляюсь назад, и по дороге звоню Ральфу.

Он ранняя пташка, поэтому берет телефон на третьем звонке. Пока рассказываю, что случилось на конюшне, стараюсь не разрыдаться. Его ужас и шок настолько глубоки, что мне кажется его вера в людей никогда уже не будет прежней. Я говорю, что у меня есть дела в Лондоне, а он отвечает, чтобы я не волновался, он позаботится обо всем на ферме.

Ральф добрый и отзывчивый мужчина, но перед тем, как повесить трубку, он добавляет:

— Заставь этих ублюдков заплатить. — И отключается, не попрощавшись.

Я добираюсь до кладбища, еще не совсем посветлело. Воздух неподвижен, я иду по дорожке к могиле своей матери. Теперь мне все становится ясным. Ситуация вышла из-под контроля. Тони хочет войны. И я готов ей ее предоставить.

Я кладу цветы, купленные на заправке, на могилу матери и сажусь рядом. Вокруг никого. Небо только начинает светлеть.

— Мам, я обещал, что никогда никому не скажу, кто мой отец, но я вынужден нарушить это обещание. Я бы не стал нарушать его ради себя, ты же знаешь. Я никому никогда не говорил, даже в приемных семьях. Я никогда никому не собирался говорить, но твоему внуку сейчас грозит опасность. Если я ничего не сделаю, они убьют его, мам. Извини. Если бы не он, я бы забрал твой секрет в могилу. Надеюсь, ты простишь меня за это.

У меня перехватывает дыхание и в горле першит. Я прикрываю глаза и вдруг отчетливо вспоминаю свою мать. Мне было всего четыре или пять лет. Она еще так не пила. К нам в дом залетела бабочка, и не могла выбраться наружу. И мы стали бегать по всему дому, открывая все двери и окна, чтобы она обрела свою свободу. Наконец, она нашла открытое окно и вылетела. И мама тогда посмотрела на меня и улыбнулась. «Мы спасли ее, Тай. Мы спасли ее».

До моей руки касается, словно перышко, резко открываю глаза. Желтая бабочка сидит у меня на руке, сложив крылья. Я ошарашенно смотрю на нее, она несколько раз раскрывает крылья и закрывает, завораживающее действие.

— Привет, — шепотом говорю я.

И вдруг меня окутывает чувство покоя. Мне становится так хорошо. Легкий ветерок обвивает мое лицо. Бабочка снова хлопает крыльями. Я поднимаю руку, но бабочка не улетает. Я приближаю руку поближе к лицу и начинаю рассматривать ее внимательней. Вблизи я даже вижу ее большие блестящие глаза. Какое-то время мы молча замерев смотрим друг на друга.

И у меня возникает в голове: «Нечего прощать!»

Как только эта мысль появляется, бабочка хлопает крыльями и улетает. Я наблюдаю за ней, пока она не скрывается из виду. Затем поднимаюсь и ухожу с кладбища.

Нечего прощать. Прощать было нечего, когда моя мать сделала последний вздох. У меня нет никаких больше обязательств перед ней. Да, я дал ей клятву никому никогда не говорить, но это было так давно, сейчас же дело касается других жизней, невинных жизней. И теперь я должен сделать все возможное ради Иззи и своего сына.