Девочке в шаре всё нипочём

Будда впереди на десяток шагов, чёрный кожаный плащ распахнут, руки в карманах. Он часто так делает – идёт один. И наверняка чуть улыбается, заново прокручивая музыку в голове. Мы позади – я, Джим, Каша, Спринга и Чепчик. Спринга рассказывает про какую-то Эмани, которую встретила в туалете цирка и которая только что вернулась из Крыма. Каша перебивает, говорит, что давно пора рвануть к морю автостопом или электричками. Я смотрю на спину Будды, но навязчиво чувствую Джима левым плечом. Слева теплее. Это странно.

Три гопника обгоняют нас возле рыбного магазина «Пеликан». За ними тянется алкогольный душок и матерная невнятица, на которую привычно не обращаем внимания. Но когда они догоняют Будду, я слышу звук удара – громкий обжигающий шлепок. Трое идут дальше, а Будда сгибается пополам, прижимая руку к лицу.

Я срываюсь на бег. Он отводит ладонь, по подбородку течёт кровь. Фонари вспыхивают, и я слепну от ярости. Гадёныши сделали это – просто потому что могли! За плащ, берцы и длинные волосы. Походя, без причины и даже повода. Но никому не позволено так поступать с Буддой! С любым из нас!

Джим хватает меня за локоть, но не может удержать. Ноги несут, косуха слетает с плеч.

– Ты, урод! – кричу я, догоняя троих.

Они останавливаются, успевают развернуться лишь наполовину, а я уже в прыжке. Бросаюсь на центрального, царапаю скрюченными пальцами, пытаясь добраться до глаз. Он высокий, сгребает сильными ручищами, отшвыривает. Падаю, встаю, снова бросаюсь. На этот раз застать врасплох не удаётся, он держит меня, дышит перегаром и кричит:

– Заберите свою припадочную, или я её вырублю!

Джим на ходу снимает с бедра увесистую цепь. Но меня больше не накрывает, я перегорела.

– Пусти, – говорю.

– Успокоилась?

– Пусти.

На щеке гопника багровые полосы. Кровь за кровь, этого хватит. Мы расходимся без продолжения. Наши не любят драк.

Будда утирает рот тыльной стороной ладони и небрежно закуривает, словно ничего не было.

– У тебя кровь, – говорю.

– Да ладно, – отмахивается он.

– Надо лёд приложить, – авторитетно заявляет Спринга, и Каша предлагает зайти в магазин, попросить на время пачку мороженого или упаковку пельменей. Только всем понятно, что продавщицы пошлют куда подальше, а денег, чтобы купить, у нас нет.

– Мой папаша рядом живёт, – неуверенно подаёт голос Чепчик. – Можно к нему.

Выражение лица у Чепчика страдальческое, такое бывает при обострении гастрита. Ну, когда мой обостряется, я вижу в зеркале нечто похожее.

– А он кто? – спрашивает Джим. – Папаша твой?

– Так… временами нормальный, но иногда в дурке лечится. Я с матерью живу.

Наши не лезут в дебри долгих объяснений, это нудно. Да и понятно всё, чего размазывать. Поэтому от папаши Чепчика мы ждём худшего, но приятно удивляемся, когда он оказывается мировым чуваком по прозванию Тим Саныч.

8

Живёт Тим Саныч в одной из тех сталинок, что охраняют Мелин переулок. Мы сотни раз ходили мимо, а сейчас впервые по-хозяйски вваливаемся в подъезд. И просить никого не надо, потому что Чепчик знает код домофона. Правда, вместо того, чтобы подняться по лестнице на первый жилой этаж, мы спускаемся, оступаясь на кривых ступенях: Тим Саныч обитает в полуподвале.

– Андеграунд в лучшем виде, – иронизирует Джим.

– Так можно и ноги переломать, – жалуется Спринга.

Она не любительница брутальной обуви, не то что ботинки – даже кеды не носит. Всегда на высоких каблуках. Джинсы, короткие юбчонки, растянутые майки, мужские рубахи или балахоны с фотографией Легенды – неважно, главное – каблуки. Жаль, что мы учимся в разных школах, интересно посмотреть, как она выкручивается с физкультурой. Уж туда на шпильках точно не пустят.

Как раз собираюсь спросить об этом, но Чепчик решительно колотит в деревянную дверь, покрытую какой-то неприятной коричневой краской. Дверь распахивается почти сразу, словно нас ждали. Потом Тим Саныч расскажет про систему оповещения, которую придумал сам: хитроумное переплетение невидимой лески на лестнице и приделанные к ней велосипедные звонки в квартире. Изменённые, специально отлаженные на прикосновение к подъездным растяжкам.

Тим Саныч смеётся над этим своим чудачеством, но его светло-коричневые (почти в цвет двери) глаза остаются встревоженными. Зрачки бегают, как взбесившиеся часовые маятники. Он оглаживает бородку-эспаньолку, часто поправляет продолговатые очки, облизывает яркие мясистые губы и говорит, что иногда за ним охотятся, неважно кто и почему, но надо беречься. Замечает туфли Спринги, просит поднять штанину и долго восхищается стройной лодыжкой. «Аристократически тонкая кость», – говорит он. Ахает от восторга, глядя на кудри Джима, пожимает руку Каше, восклицает, что у Будды взгляд святого с иконы, предлагает мне стул, и только Чепчик остаётся на обочине. Хотя нам всё равно, мы про него забыли.