Девочка⁰

– Забей, – отмахнулся брат, закидывая голову. Кажется, он совершенно искренне удивился: – Надо же, взрослого мужика так ударить – уголовка, а ребенка – воспитание! Чуднó, да?

Я осторожно сказал:

– Он нормальный был… Тот мужик… Когда ты убежал, сказал мне: «Хочешь – беги и ты».

– И че ты не побежал? – хмыкнул брат.

– Ну ты побежал, а толку?

– Справедливо, – кивнул Гордей, и от этого жеста кровь из носа потекла сильнее. Он снова запрокинул голову.

Мы смотрели вдаль на фигуры родителей – с такого расстояния они казались совсем чужими друг другу, словно два незнакомца. Дрогнувшим, будто не своим голосом Гордей вдруг произнес:

– Тебя они хотя бы обняли.

«И правда», – с изумлением понял я.

– Хочешь, я тебя обниму? – тихонько предложил я.

Брат покачал головой.

До дома шли молча.

Всякий грех прощаем

Суд над Гордеем прошел в ускоренном порядке, без разбора доказательств и вызова свидетелей, потому что он полностью признал свою вину. Его оштрафовали на тридцать тысяч рублей и отпустили «с Богом» (судья, дочитав приговор, так и сказал, хлопнув молоточком: «Все, иди с Богом»).

Настроение у брата было хорошим. Вернувшись домой, он с показным сожалением сказал отцу:

– Как жаль, что личное дело испорчено, да?

Но папа прекрасно уловил эту глумливую иронию и жестко ее пресек:

– Ты что же, считаешь, это помешает тебе стать священником?

Будто что-то вспомнив, Гордей кивнул:

– Ах, как я мог забыть, среди попов же полно бандитов…

– Нет такого греха, который не смог бы простить Господь, – сдержанно ответил отец. – Если человек оступился, это не значит, что ему закрыт путь к Богу. Иной, глубоко осознавший свой проступок и раскаявшийся в нем, бывает ближе к Богу, чем показушно добросовестный христианин.

После этих слов Гордей заметно поник и не стал ничего отвечать.

Близился последний месяц лета, а настроение у брата было мрачно-подавленным. Мы перестали обманывать автомобилистов. В глубине души я давно хотел, чтобы это прекратилось, но мне нравилось проводить время с Гордеем, нравилось, что что-то объединило нас. До возникновения нашего криминального партнерства он был таким холодным, таким далеким от меня, а я всегда мечтал быть ему самым близким, лучшим другом, любимым… братом?

Об эту мысль я все чаще запинался. Никогда я не думал о том, что мы были братьями, нет. В моих глазах Гордей был скорее храбрым защитником, всегда готовым спасти свою маленькую сестру от злых мальчиков… Да и девочек. Короче, от всех. Я мечтал о чувстве защищенности рядом с ним, но получил только абсолютную физическую уязвимость: он бросил меня под машину.

И теперь, когда все вдруг так резко прекратилось, я забеспокоился. Он не прогнал меня из компании старших ребят, но между нами больше не было общего дела. Мы по-прежнему иногда поднимались вместе на крышу, где Гордей пил и курил с остальными парнями. А однажды он даже попросил Жору скрутить ему косяк и впервые попробовал травку – я был там и все это видел.

Они сели рядом на бетонный блок, и Жора, лениво покуривая, спросил:

– А зачем ты все это делаешь? Ну, с машинами тогда… И трава… У тебя же батя священник, разве не грешно?

– Я такими категориями не размышляю, – ответил Гордей.

– А какими размышляешь?

– Такими, исходя из которых ты, Жора, дебил, – сказав это, брат засмеялся, как от хорошей шутки.

Жора тоже заржал, а Гордей заржал от его смеха, и они начали шутливо толкать друг друга и падать с бетонной конструкции. Я смотрел на них со стороны. Было ни фига не смешно.

Тогда я начал смутно догадываться, почему Гордей все это делал. Жора неправильно поставил вопрос: «У тебя же батя священник…» Нет, наоборот. Он делал это, потому что батя у него священник.

Похоже, Гордей надеялся, что взросление, тесно связанное с криминалом, бродяжничество и уголовная статья в личном деле – это набор отрицательных характеристик, достаточный для того, чтобы его не взяли в семинарию. Но, как выяснилось, это не имеет такого уж большого значения, когда религиозную характеристику тебе может написать друг отца, ведь добросовестные молитвы, исповеди и причащения куда важнее для семинариста, чем отсутствие судимостей. Теперь, когда отец ясно дал понять, что всякий грех прощаем как перед Богом, так и перед проплаченной администрацией, Гордей потерял интерес к воровству и автоподставам.

От неприятного сладковатого дыма у меня начала болеть голова, и я, открывая крышку люка, бросил Гордею, что пойду домой. Он махнул мне рукой.

Спустившись в подъезд, я нажал на кнопку лифта, а из него, едва он подъехал, вдруг вышла Алена с пакетом в руках.

– Ой, – сказали мы одновременно и замерли друг напротив друга в неловком молчании. Алена стояла, потупившись в пол и покачивая перед собой пакетом.

– Артем там? – наконец спросила она.

– Ага.

– Можешь тогда подняться и оставить за балкой на чердаке? – Она протянула мне пакет.

Я не спешил брать его в руки.

– А ты… Почему не сама? И что ты здесь вообще делаешь?