— Что вы ей говорили? — спросил Эймюндюр.
— Да ничего, — пожал плечами Конрауд.
— Мне не нравится, когда обо мне говорят за глаза.
— Я этого и не делал, — возразил Конрауд. — Я как раз и пришел, чтобы побеседовать с вами. Дольше нескольких минут я бы вас не потревожил.
— Ну так и не тревожьте, говорить мне с вами все равно не о чем.
Эймюндюр уже собирался захлопнуть дверь, но Конрауд сделал шаг в его сторону:
— Вы жили здесь, в Рейкьявике, когда Нанна утонула?
Эймюндюр нерешительно остановился на пороге, глядя на дверь, за которой скрылась его соседка.
— О чем вы?
— О вашей сводной сестре.
— О моей сводной сестре?
— Да.
Эймюндюр находился в явном замешательстве, но в конце концов кивком пригласил Конрауда следовать за ним в его комнату. Когда тот затворил за собой дверь, Эймюндюр жестом предложил ему присесть на допотопный стул и спросил:
— А почему вы ей интересуетесь столько лет спустя?
— Раньше я работал в полиции, — начал Конрауд, усаживаясь. — Одна знакомая попросила меня изучить подробности того происшествия. Я просматривал материалы дела и наткнулся на ваше имя…
— А при чем здесь эта ваша знакомая? Кто она такая?
— Моя знакомая полагает, что может помочь девочке обрести покой, — объяснил Конрауд. — Она экстрасенс — именно она привлекла мое внимание к случаю с Нанной, и чем больше я погружаюсь в подробности этой истории, тем более любопытной она мне представляется.
Эймюндюр смерил его долгим, тяжелым взглядом.
— Да что вы такое несете?
— Я просто пытаюсь выяснить все возможные варианты того, как развивались события.
— Возможные варианты?
— Ну да.
— В том смысле, что речь не идет о несчастном случае? Я имею в виду смерть Нанны.
— Об этом-то я и хотел вас расспросить, — сказал Конрауд. — У вас никогда не возникало никаких подозрений?
— Нет, — покачал головой Эймюндюр. — А что? Они должны были у меня возникнуть?
— У меня такое впечатление, что по горячим следам расследование было проведено весьма поверхностно, и вывод о том, что девочка погибла по стечению обстоятельств, был сделан чересчур поспешно.
Чем больше деталей я обнаруживаю, тем больше у меня возникает сомнений. Какие у вас были отношения с Нанной? Вы испытывали привязанность друг к другу?
— Да какая там привязанность?.. Я бы так не сказал. У нас ведь была разница в возрасте… Да еще отец перевез меня в этот барак, даже не спросив, хочу ли я там жить. Моя мать умерла, мы остались без дома, вот и… Вы, конечно, меня простите, но я, вообще-то, не понимаю, почему я должен вам все это докладывать.
— А с вашей мачехой? Я имею в виду мать Нанны. С ней вы ладили?
— Ну да. Но мы с ней особо не виделись — в тот период меня и дома-то было не застать. Но обижать меня она не обижала.
— Должно быть, смерть дочери, да еще при таких обстоятельствах, стала для нее тяжелым ударом.
— А как вы думаете?
— Она не винила себя в том, что произошло? Не сокрушалась из-за того, что не уследила за дочерью? Или она обвиняла кого-то еще? Вы не помните? Как она отреагировала на случившееся?
— Ну, расстроилась, конечно, — ответил Эймюндюр. — А как иначе? Да и на их отношениях с моим отцом эта история сказалась. Вскоре он решил от нее съехать — ну и я вместе с ним, разумеется. С тех пор я не поддерживал с той женщиной никаких контактов. Несколько лет я работал за границей, а потом стал ходить в море.
— Я, вообще-то, хотел узнать, не высказывала ли мать Нанны претензий к следствию? — уточнил Конрауд. — Не выражала ли она сомнений относительно того, что смерть Нанны была случайной?
— Да вроде нет.
— А вы не помните, боялись ли кого-то дети на Скоулавёрдюхольте? Они вам ничего такого не рассказывали? Не говорили о ком-нибудь, кто внушал им страх?
— Ну… ходили всякие слухи, но не то чтобы они касались только Скоулавёрдюхольта. Таскались там… озабоченные, как их называли. Но их везде хватало.
— Вы имеете в виду мужчин, которых девочкам следовало остерегаться?
— Ну да… Погодите-ка — вы на извращенцев что ли намекаете?
— Например.
Эймюндюр только покачал головой.
— Вы не знаете, обращалась ли мать Нанны к экстрасенсам, после того как погибла девочка?
— К экстрасенсам? Да нет. Не помню такого. Может, и обращалась, но я об этом не слышал.
— А носил ли кто-нибудь из вхожих в семью — родственник или знакомый — плащ? Или шляпу? Я, конечно, понимаю, что в те времена чуть ли не каждый мужчина ходил в плаще и шляпе, но дело в том, что примерно в тот же промежуток времени, когда утонула Нанна, поблизости от Тьёднина видели мужчину, одетого именно так.
Эймюндюр покачал головой.
— А не было ли среди близких к семье людей кого-то, у кого были проблемы с ногами? Не хромал ли кто-нибудь их них? — спросил Конрауд, помня о том, что ему рассказал Лейвюр Дидрикссон о человеке, которого заметил на Соулейяргата.
— Понятия не имею. Честно говоря, вы меня удивляете — не понимаю, зачем вы мне задаете все эти вопросы. И зачем вы вообще сюда пришли? Что вы хотите выяснить? Это был несчастный случай. Так нам сказали. А теперь, все эти годы спустя, появляетесь вы и говорите, что это не так?