Девочка Надя, чего тебе надо?

- Очень хорошо! А что ты у нас делаешь? — Надя раздражалась все более.

- Все что попало, — спокойно отвечала девчонки из этой фанерной дыры. — Меня сначала в машбюро отправили, Я в столовой работала. Справа от проход­ной, знаете?

- Знаю, — сказала Надя. — Знаю я эту столовую. Кто тебя к нам направил? Как тебя зовут?

Вера.

Фамилия?

Быкова.

Вера Быкова, — повторила Надя. —А зачем тебе эта производственная практика?

Стаж, а не практика, — поправила Вера. - А здесь мне все равно ничего не доверяют. Это не тарел­ки мыть.

А тебе у нас совсем неинтересно?

Ну, как вам сказать... Нет, не интересно.

Хочешь опять тарелки мыть? — спросила Надя.

Не очень. Но мне все равно.

А такая простая мысль, что пойти в санитарки, тебе в голову не приходила? Все ближе к делу!

Я всю зиму санитаркой работала. В шестьдесят седьмой больнице.

Ну и что?

Нужна производственная практика, — сказала Вера.

Но это полный бред!

Что вы от меня хотите? — спросила Вера. — В столовую обратно? Пожалуйста. Я тоже все сначала спра­шивала: зачем, почему, какой смысл, с какой стати? А это абсолютно никому не нужно. Я для вас никакой ценности не представляю. Главное, я поняла: не сопротивляться механизму всего, и тогда вынесет, понимаете?

Какому механизму? — спросила Надя.

Механизму всего, — повторила девочка. — Вы на меня не смотрите такими глазами.

В столовую иди, в столовую, — сказала Надя. — Или вообще на скамеечку сидеть. Сколько вас таких со­бралось: чуть что, руки кверху! Вы что, с ума сошли? Кто тебя научил, вот так, как... В столовую!

Пожалуйста, только вы не кричите.

Работа тем и хороша, что успокаивает. Надя закре­пила штамповку, включила станок. Все пошло верно, не­спешно, обыкновенно. Главное — чтоб никто не мешал.

Подошел мастер.

Тебя Григорий Матвеевич зовет.

А что такое?

Не знаю. Пришли к тебе, зовут.

Василий Михайлович, скажи ему, что я не могу.

Иди, иди.

Но я не могу!

Выключай станок!

Григорий Матвеевич, начальник цеха, нисколько не походил сегодня на того, вчерашнего, задерганного и нервного. Сегодня он был спокоен, ровен, самостояте­лен — совсем другой человек.

Он провел Надю в свой кабинет. Тут же, рядом с цехом, где напротив окон (зелень за окнами, солнце) сидела женщина. Как только они вошли, Надя и Григо­рий Матвеевич, она сразу же встала. Рабочий халат, косынка. Какие-то бумаги в руках. Какая она — против окон не рассмотришь.

Вот, Надя, это к тебе, -— сказал Григорий Матве­евич.

Беседуйте. — И ушел.

Вы уж меня извините, — сказала женщина не­громко.

Да вы садитесь. — Надя разглядывала вблизи ее не­молодое отекшее слегка лицо. — Садитесь... — И сама села.

Вы уж извините... — повторила женщина.

Да что вы все время извиняетесь? — спросила Надя. — Вы из какого цеха?

Из седьмого.

Если у вас что-нибудь серьезное, — сказала Надя, — то, честное слово, зря вы ко мне обращаетесь. У меня ни прав, ничего. Я же только кандидат в депутаты. Меня же еще могут и не избрать.

Такого не бывает, — сказала женщина.

Бывает — не бывает, а толку от меня пока что никакого. Это я вам сразу говорю... Что у вас?

Сын у меня в тюрьме.

Надя удивленно посмотрела на нее:

Где?

В тюрьме, — повторила женщина. — Теперь вся надежда на вас... Вот тут все написано, — она протянула Наде бумаги.

Это я после посмотрю, — сказала Надя, — За что — в тюрьме?

По глупости... Мальчишка еще...

Это понятно, что но глупости... И все-таки: за что посадили?

За изнасилование, — сказала женщина.

За что? — переспросила Надя. Женщина молчала.

Так, — сказала Надя. — И сколько ему дали?

Десять лет...

Мало! — Надя встала. — Ох, мало! Пожалели! Десять лет! Да таких раньше камнями забивали! Без всякого суда!

Женщина смотрела на Надю испуганными глазами.

Ничего себе — мальчишка! — Надя уже не сдер­живала себя. — По глупости! Я бы таких только расстре­ливала! Или посылала бы на какие-нибудь урановые руд­ники, чтоб там они подыхали медленной смертью!

Да что вы такое говорите... Что вы говорите... — повторяла женщина.

Что я говорю? — Надя резко повернулась к ней. — Бандит ваш сын! Бандит! И вообще, у меня рабочее вре­мя, и я всякой сволотой заниматься не желаю! А бумаги ваши забирайте!

Эх ты... — Женщина все складывала, сгибала ли­стки. — А я-то, дура, надеялась...

Зря надеялись! — сказала Надя. — Пусть сидит весь срок! А ко мне больше не ходите!

Не волнуйтесь, не приду... — сказала женщина. — А я уж думала, ты теперь сама мать, поймешь...

И понимать нечего! У меня дочка растет! А ка­кой-нибудь подонок, вроде вашего сынка, — подумать страшно!..

Окна раскрыты — первый этаж. Рабочие останавли­ваются — особенно девчонки, — слушают.

Ты сначала одна вырасти сына, до шестнадцати лет дотяни, а потом уж суди, — сказала женщина. — Орать все умеют... Вот ты — какой там начальник, а уж голос пробуешь... — Женщина встала. — А я к тебе, как к своей, к рабочей, пришла...

- Тоже мне классовая солидарность — бандитов из тюрьмы вытаскивать! — в сердцах сказала Надя. — Думали, пожалею! А он ту девчонку пожалел? Уходите отсюда... Не могу я больше все это слушать! Тошно мне, понимаете? Уходите!