Девочка, Которая Выжила

А Тарико стоял у огромного окна и смотрел в темный сад. Там за деревьями взлетали в небо фейерверки, такие разнообразные и так много, словно не просто наступил Новый год, но вдобавок Россия аннексировала весь мир, включая Антарктиду. Они взлетали почти бесшумно, эти салюты. Окна в Сережином доме были очень добротными, и про то, какая стоит на улице канонада, можно было судить лишь по тому, что огромный Сережин пес прополз по саду на брюхе и спрятался под кустом.

Веселья, происходившего за его спиной, Тарико тоже как будто не слышал. Праздничный стол, Сережу с огромным блюдом устриц на льду, дядю Автандила, усаженного на почетное место, Наташу, Дину, Юлю, Макса, все еще с поленом в руке, – всех их Тарико видел отражением в темном стекле. И Тарико видел, как подошло к нему отражение Геннадия с отражением кристалловского «Магнума» под мышкой. Призрачный друг налил бокал призрачного шампанского, сунул Тариэлу в руку, похлопал по плечу и сказал что-то обнадеживающее, чего Тарико не расслышал. А сквозь друга, отражавшегося в стекле, видна была ночь, темные сосны, рассыпающиеся по небу фейерверки и дальше-дальше, сквозь них, за ними – темная пустота с едва заметными и медленно ползущими по небу огонечками авиалайнеров. Такая пустота, что по ней хоть всю жизнь лети на самолете, все равно никуда не долетишь. Потому что тебе и некуда лететь, батоно Тариэл. Потому что нет уже дома, где ты вырос и где во дворе закопал клад из стекляшек и фантиков на черный день. Черный день есть, а дома и клада нет. Потому что единственная женщина – Саша, носившая легкие платья и тяжелые ботинки, Саша, не выговаривавшая букву «л», Саша, в которую ты так влюбился, что решил спрятаться дома и перетерпеть это чувство, – вышла замуж. За какого-то богатого человека, которому приятно иметь жену с консерваторским образованием, чтобы играла после ужина гостям ноктюрны Шопена и песню «Капитан-капитан, улыбнитесь!». И ты ее больше не видел никогда. И ни одна из этих полированных женщин, которым ты нравишься и которые уходят наутро тихо, чтобы не разбудить, и потом никогда не возвращаются, – ни одна из этих женщин даже ни разу не напомнила Сашу, ни интонацией, ни жестом. И никого у тебя больше нет, кроме разве что скрипки Гваданини. Да и ту через пару дней придется сдать в хранилище, что так же невозможно, как если бы сдавали в хранилище родных людей…

– Эй! Сада хар, бичо?^[10] Где странствуют твои мысли? – дядя Авто решительно взял Тариэла под локоть и решительно потащил к столу. – Пойдем к людям, неудобно!

В Тариэла влили подряд несколько бокалов вина. Наташа скормила ему несколько устриц, которые, на вкус Тариэла, подобны были утоплению в Бискайском заливе. Дина положила ему на тарелку острых и теплых корней кинзы. Сережа рассек на сочные ломти идеально нежное жиго. И постепенно Тариэл приободрился. Друзья смеялись. Сережа рассказывал, как заблудился в горах и как спасатели сразу нашли его, потому что все идиоты в этих горах блуждают в одном месте. Макс рассказывал, как каждое утро вешает над своим рабочим столом портрет Эрдогана, а партнер его каждый раз в обеденный перерыв заменяет этот портрет портретом Путина. Наташа рассказывала, как клиент из нью- йоркского отеля звонит ей среди ночи, чтобы она поговорила с батлером и выяснила, где, черт побери, на этом проклятом Манхеттене можно спокойно курить. Юля рассказывала, как ее шофер завел роман с ее секретаршей и короткие их случки в переговорной называет стратсессиями. Дина рассказывала, как возле ее дома на атлантическом побережье выкинуло на берег кита, как муниципалитет вызвал подрывников, не зная иного способа убрать с пляжа тушу, как кита нашпиговали тротилом, и его разорвало. И размазало по всему городку, который воняет теперь тухлым китовым жиром.

– Знаешь, что я понял, – сказал дядя Автандил. – Тебе надо стать дирижером.

– Почему дирижером?

– Потому что «дирижер» по-английски будет director. Я понял, что все твои друзья директоры. За этим столом не директор – только ты. Даже я был директором консервного завода. Маленького, в сарае, но все равно директор. И только ты скрипач. Ты такой несчастный, потому что грузин в этом мире может быть только директором. Ни один рабочий в Батуми не станет работать, пока ты ему не скажешь, что он директор станка.

Тарико не успел возразить или обидеться. Заиграла музыка, аккордеон. Сережа был неплохим аккордеонистом. Играл по-любительски, но на очень хорошем уровне. Никто не обратил внимания, как он встал из-за стола, прошел к себе в кабинет, взял инструмент и вот теперь шагал к столу, наигрывая «Сакартвело» и неся в зубах футляр со скрипкой Гваданини.

– Гваданини! – Тарико вскочил и побежал спасать свое сокровище.

– Гы-гы-гы-га! – возразил Сережа, а аккордеон в его руках взревел. – Бери, играй! – повторил он внятно, когда Тариэл спас скрипку из его зубов.