Девочка, которая проглотила облако размером с Эйфелеву башню

— Заира… да. Она… уже выздоравливает, — ответил я, невидяще глядя в пустоту.

И почувствовал, что невольно сжимаю кулаки, а на глаза набегают слезы. Напрасно я пытался сдержать гнев и безмерную скорбь, бушевавшие у меня в душе.

— А почему у вас такое печальное лицо?

— Э-э…

— Что-нибудь не так?

— Историю, которую вы от меня услышали, я рассказал Заире, — через силу промолвил я.

И, замолчав, с трудом проглотил слюну.

— Все это я рассказал Заире… чтобы объяснить ей отсутствие ее мамы.

— Отсутствие Провиденс? Что вы хотите этим сказать? — спросил парикмахер, охваченный ужасным предчувствием.

Я сделал глубокий вдох, чтобы прийти в себя.

— Когда кто-то умирает в кино, это не всегда выглядит убедительно. Иногда первыми уходят из жизни вполне здоровые люди, а не больные. Вот почему нужно пользоваться жизнью, наслаждаться каждой ее минутой, каждым мгновением…

— Так кто же умер? — спросил парикмахер. — Я что-то вас никак не пойму.

— Я сказал вам не всю правду.

— О ком? О китайском пирате? О Пинге и Понге? О невероятном полете Провиденс в облаках? О похитителе коз? О самом могущественном человеке в мире, который поглощает вокзальные сэндвичи? Надо сказать, этот последний внушает мне серьезные сомнения.

— Обо всем.

Парикмахер пришел в полное недоумение:

— Ничего не понимаю! Так кто же умер?

Я и сам ничего не понимал, я уже был готов поведать ужасную тайну, которая терзала мне внутренности с самого утра. И вот долгожданный момент наконец настал.

— Я все это придумал, чтобы пощадить малышку, — сказал я, не ответив на его вопрос.

И ощутил такую жгучую боль в желудке, словно получил наимощнейший апперкот от Майка Тайсона. Подняв голову, я посмотрел парикмахеру прямо в глаза. Все-таки он заслуживал того, чтобы я рассказал ему чистую правду.

— Если я и вошел в ваш салон, то вовсе не для стрижки, — продолжил я. — Мне просто нужно было рассказать кому-нибудь о том, что не дает мне покоя вот уже год, мешает спать по ночам и пугает жуткими кошмарами средь бела дня. Потому что самые жуткие кошмары — именно те, что являются вам средь бела дня, подстерегают за каждым углом, пронзают вам мозг, когда вы едите, читаете, беседуете с друзьями, работаете. Те, что никогда вас не отпускают.

— Вы меня пугаете…

— Не прерывайте, пожалуйста. Я попытаюсь рассказать вам все, как оно было. А мне это очень тяжело. Я столько думал об этой минуте, что она стала для меня подлинным наваждением. Сколько раз я представлял себе вас, эту парикмахерскую, этот день. Понимаете, мне необходимо было открыться кому-то. Но не первому встречному. А тому, кого так же, как меня, взволнует эта трагедия. Тому, кто поймет мою беду, разделит ее со мной, но все-таки никогда не сможет быть мне другом. Потому что я знаю, что через несколько минут я стану для вас самым презренным человеком на земле. И я готов заплатить эту цену. Мне нужно было объяснить мой поступок. Мне нужно было ВАМ объяснить мой поступок. Чтобы вас не мучил всю оставшуюся жизнь этот вопрос: почему диспетчер дал разрешение взлететь этому самолету, тогда как пепельное облако угрожало французскому воздушному пространству? Почему он не стал соблюдать меры безопасности, принятые Управлением гражданского флота? И почему он в тот день разрешил взлет только одному самолету, а именно тому, в котором находился ваш брат?

Парикмахер начал смутно понимать, в чем дело. Ему казалось, что его тело медленно подмял под себя десятитонный каток. Который неторопливо расплющивал его тело — ноги, грудь, голову…