Девочка из стен

Потом мальчики все же отправились дальше, освободив ее. Элиза вздрогнула. Нечаянно. Фанера над ней стукнулась о соседнюю доску — она напряглась всем телом, но братья не остановились. Не услышали. Они вернулись в центр комнаты и какое-то время стояли на лестнице.

Элиза прижалась лбом к фанере. Каждый вздох отдавался болью в грудной клетке. Кровь пульсировала в висках. Она пыталась разобрать, о чем они говорили.

Чуть раньше, поняв, что они обыскивают дом, Элиза попыталась выползти на крышу и сбежать, но не смогла. Дождь прошелся по ноге дробью тяжелых холодных капель, резко дохнуло холодом и влажностью, подоконник был слишком скользким, чтобы за него ухватиться, — внутри было безопаснее. Тогда.

Но теперь они перешептывались. Элизе не удалось разобрать ни слова. Мальчики могли говорить так тихо лишь по одной причине: они знали, что она рядом.

Маршалл и Эдди в унисон зашагали вниз по лестнице. Петли чердачной двери взвизгнули, и она издевательски медленно закрылась.

Элиза не шелохнулась. И не двигалась так долго, как только могла.

Уходи

Наутро дождь кончился. Безоблачное рассветное небо ярко-розовым отражалось в окнах. В воздухе подрагивал туман. После бессонной ночи цвет казался и вовсе нереальным: должно быть, усталость играла со зрением злую шутку — разве восход мог окутать дом этим туманным сиянием? За окном: по дубам, по размытому дождем газону, по серому гравию подъездной дорожки — разлилась та же оранжево-розовая дымка. Как в старом стишке: если небо красно поутру…[19]

Время ползло, часовые птицы — будто и вправду были часовыми — сменяли друг друга на певчем посту. Мейсоны встали и засобирались на мессу. Они забрались в красный «Сатурн» мистера Ника и уехали — все вместе. Мальчики расположились на заднем сиденье, старший брат повернулся и припечатал дом тяжелым взглядом, словно ожидал, что махина раскроет пасть и ощерится ему в спину. Мог ли Маршалл ошибаться больше? Дом и не думал кусаться — стоило машине выползти на длинную подъездную дорожку, он сгорбился, бесформенный, побитый, и наконец выдохнул. Сколько поперечные балки будут гнуться, пока не переломятся? Как быстро дом разрушится, распадется на черепицу, сайдинг, воздуховоды, вентиляционные отверстия, половицы? Как быстро его осколки потонут в земле? Как скоро сам Всевидящий Один не сможет определить, что возвышалось здесь однажды?

Гнуться — все равно что кланяться. Так сказал бы Одноглазый бог. И чем ниже поклон, тем труднее потом выпрямить спину.

И все же она гнулась.

Мальчик пришел, как они и уговорились — под щебетание малиновок, вскоре после отъезда Мейсонов. Он отстучал в заднюю дверь пароль, которому она его научила: раз, раз-два, раз. Она должна была ждать его. Но ее не было. Несколько минут спустя Броуди постучал еще раз — раньше ему никогда не приходилось стучать дважды — и снова замер в ожидании. Он начал терять терпение. Потом заскучал. Потом забеспокоился. Неужели ее разоблачили? Увезли? Или что похуже? Может, пробираясь в своем межстенье, она не рассчитала сил? Или за все эти месяцы она так отполировала выступы в балках, что в один ужасный момент просто не смогла ухватиться за гладкое дерево? И упала на дно этого тесного, сокрытого от чужих глаз ущелья? Не попробовать ли снова пробраться в дом через боковую дверь? Ту самую, про которую она велела ему забыть? Он встал на цыпочки, но мало что мог разглядеть через узорчатые стекла. Поэтому продолжал стучать. Вновь и вновь.

Наконец показалась Элиза.

Она изменилась. Казалось, что в теле маленькой девочки поселилась старуха: глаза очертили темные круги, плечи поникли под невидимым грузом. Девочка напоминала согнутое бурей сальное дерево, обвалившуюся, заброшенную хижину посреди леса. Она стояла в дверном проеме по ту сторону ширмы, придерживая рукой щеколду, и не спешила ее открывать. Она рассказала ему о случившемся. О том, как они пришли за ней.

Братья узнали о ней, им почти удалось ее найти. Они разорвали ее дом на части, пока искали, а затем заштопали его, будто ничего и не было. Вернулись в свои комнаты и перешептывались, должно быть, несколько часов, замирая при каждом звуке, прислушиваясь к ней. Родителям, насколько она могла судить, они ничего не сказали. Но они знали. Всю ночь двери их спален то и дело распахивались — будто они собирались застать ее врасплох, схватить прямо там, в выползшем в коридор из их комнат тусклом свечении ламп. На нее была объявлена охота. Ни с того ни с сего. Или…

Может, Броуди знал о причинах?

— Нет, — замотал головой он. — Не знаю. Правда не знаю. Подожди. Младший же и раньше был в курсе?

— Он никогда меня не искал. До этого момента.

— Но ты в порядке?

Элиза прижалась лбом к сетке, разрешетив бледную кожу пятнистой россыпью света. По-прежнему придерживая запертую дверь, она исподлобья уставилась на него. Наконец, едва шевеля губами, она заговорила.

— Ты приносишь мне краденые вещи, — выдавила она. — Лак для ногтей. Еда. Приставка. Настольные игры. Все, что ты приносил, ты крал из других домов.

Броуди поковырял дверную ручку сетчатой ширмы кончиками пальцев.