Девочка из снов (СИ)

— Все когда-нибудь бывает в первый раз. Давай, девочка. Нам лучше поторопиться.

Пожимаю плечами и отворачиваюсь к шкафчику, в котором на такой случай хранится чемоданчик со всем необходимым. Я привыкла, что для местных я — Айболит, к которому всегда можно обратиться. Не то чтобы я об этом мечтала. Я врачом-то и решила стать лишь после того, как узнала, насколько больным родился мой сын. И к удивлению, Акай мне позволил.

Торопливо шагаем к брошенной на подъездной дорожке машине. Пристегиваю ремень, отворачиваюсь к окну и, не в силах больше удерживать в себе стремительный поток воспоминаний, разрешаю им вырваться на свободу.

Он ни разу за все время, что меня «любит», не воспользовался презервативом. Я не наивная и знаю, к чему это может привести. Более того, я могу этого не допустить. Обученная дедом, я знаю, какие травки действуют в качестве натурального контрацептива, но после года, проведенного в ПНД, мне меньше всего хочется возвращаться к той стороне моей жизни. Да и не уверена я, что без своего камня, который отдала мальчишке в больнице, я еще что-то могу. Поэтому новость о беременности я воспринимаю почти спокойно. Почти… Я этого не хочу. Но мои желания на тот момент никого не интересуют. Акая же эта новость приводит в восторг. Он часами гладит меня по подрастающему животу, изучает меняющиеся очертания груди и, заведенный этим всем до невозможности, буквально с меня не слазит. Он одержим. И в те месяцы я впервые понимаю, насколько…

Моя первая настоящая депрессия — послеродовая. И вызвана она не только всплеском гормонов, но и моей уверенностью в том, что, сумей я полюбить Богдана чуть раньше, с ним бы было все хорошо. Да… Любовь к сыну ко мне приходит не сразу. К своей беременности я отношусь как к еще одному виду насилия, но пока даже этого не осознаю. И ругаю себя за то, что не могу полюбить ни «хорошего» человека, который меня вытащил из жерновов системы, ни его семя, растущее во мне день ото дня. Это потом, путем проработки своей проблемы с психологом, я начинаю понимать себя лучше. А тогда… Тогда я ничего не понимаю, да. И виню себя во всех грехах сразу.

— Сана, девочка, мы приехали.

Моргаю. Поворачиваюсь к Акаю. Мы вместе уже столько лет, но он, на мой взгляд, совсем не изменился. Возможно, так кажется потому, что в нашу первую встречу он был уже далеко не молод. Я знаю каждую морщину на его лице. Каждую впадину и выступ. Но до сих пор я не знаю его души. Многое в нем нелогично. Я не могу понять, как в этом человеке уживается желание помочь каждому со всем тем, что он со мной сделал. И продолжает делать.

Спрыгиваю с подножки. Хлопаю дверью. И торопливо шагаю к небольшому домику с красивыми, но сейчас неухоженными клумбами. Навстречу мне выходят притихшие дети.

— Привет. Мама там? — указываю пальцем на дверь.

Маленькая не по годам серьезная девочка кивает. Из-за двери доносится стон. Брат с сестрой переглядываются. Я нерешительно переминаюсь с ноги на ногу.

— Ребят, а давайте-ка вы, пока я полечу вашу маму, отправитесь погулять? Хотите? У меня гостит хороший мальчик, вы можете подружиться. Что скажете? А как нагуляетесь, мы вас домой вернем. Акай… — состроив беспомощную мину, оборачиваюсь через плечо. — Не дело, что дети это все видят.

— Попрошу Аркадьевну за ними приглянуть, — нехотя замечает тот. В этот момент Елена Петровна снова стонет, избавляя меня от необходимости что-то ему отвечать.

— Ребята, да вы не бойтесь, дед Акай вас не обидит. Ну же! Бегите… Он вас на большой машине прокатит.

Детишки, еще раз переглянувшись, шагают вслед за Акаем. Тот хмыкает, наверное, в ответ на мое «дед», но, послушно пропустив их вперед, выходит прочь из дома. А я, наконец, прохожу к больной. Елена Петровна в комнате не одна. С ней Кирилловна. Видать, бросила свое хозяйство, когда узнала, что племяннице совсем худо, и приехала. Вопрос, как долго она сможет здесь оставаться.

— Что тут у нас? — осторожно сажусь на кровать учительницы, застеленную веселенькой ситцевой простыней, и проверяю у неё пульс.

— Ничего хорошего! — комментирует очевидное Алевтина Кирилловна.

— Карта есть? Я ведь даже не знаю точного диагноза.

— Вот же…

Просматриваю последние записи, сверяюсь с назначениями. С такими болями выписанное ей обезболивающее — все равно, что мертвому припарка. Набираю в шприц самый мощный препарат из своего арсенала и, практически без усилий перевернув исхудавшее тело, ставлю укол.

— Сейчас станет получше, — обещаю я. Сижу еще несколько минут, дожидаясь, когда лекарство подействует. Ничего больше сделать я не могу. К сожалению. — Я, наверное, пойду.

Встаю, шагаю к выходу из комнаты. Елена Петровна притихла и, кажется, даже уснула. Кирилловна устремляется за мной вслед.

— Мы детишек забрали. Чтобы они не видели мать в таком состоянии. К вечеру привезем. А что, у Елены Петровны нет знакомых, которые могли бы за ними приглянуть, когда ей совсем худо? — оборачиваюсь у порога.

— Да, пожалуй, нашлись бы… Только все так внезапно случилось, что я не подумала даже. А ты что же, Сана Шакаевна, укол поставила, и все? Считаешь, дело сделала?