Девочка и мертвецы

 — Ах ты… — выругался Ионыч. Уронил лапшу на колени, схватил девочку за волосы и впечатал лицом в приборную панель. Повозил по выпуклым кнопкам, с удовольствием ощущая, как пластик царапает кожу. Отпустил девочку, бросил взгляд на мокрые штаны.

 — Коза драная… — пробормотал Ионыч. — Из-за тебя полчашки лапши угробил.

 Катенька подняла голову. Ионыч избегал смотреть на нее: только мельком, украдкой, и тут же отворачивался, прятал глаза. Катино лицо покрывали кровоточащие царапины. Губы были разбиты. На лбу вздувался фиолетово-синий желвак.

 Катенька улыбалась.

 — Это ничего, — прошептала девочка. — Ничего, дяденька. Не больно мне. Совершенно не больно.

 — Заткнись… — прошептал Ионыч.

 — А хотите я песенку спою? — спросила девочка, глотая кровь. — Всяко веселее будет, дяденьки.

 — Заткнись! — завопил Ионыч. — Замолчи, а то хуже будет!

 — Катенька, — испуганно прошептал Федя. — Помолчи, не заставляй Ионыча нервничать. Ишь, раздухарилась, шалунья! Я-то добрый, всё тебе прощаю, а Ионыч — воспитатель строгий, сама знаешь…

 Девочка смотрела на Ионыча, не отводя больших голубых глаз, улыбалась и молчала. Кровь на губах и царапины на лице не могли испортить ее улыбку. Ионыч сжал кулак, подался вперед… Но ударить Катеньку не успел: Федя схватил девочку под мышки и пересадил ее к двери, а сам подвинулся к Ионычу.

 Ионыч разжал кулак, просипел:

 — Ты чего, Федя?

 — А давай, Ионыч, радио послушаем! — с притворной радостью воскликнул сокольничий. — Ехать нам еще ого-го сколько, надо развлечься.

 — Ну давай, — буркнул, подумав, Ионыч.

 Федя включил радиоприемник, покрутил колесико настройки.

 Радиоведущий произнес:

 — Радио Снежной Поляны, она же Снежная Пустыня, оно же Снежное Поле, и с вами снова я, ваш бессменный ведущий, К’оля.

 — Что еще за К’оля? — с отвращением произнес Ионыч и выплюнул застрявший между зубами кусочек лапши на лобовое стекло.

 — По имени видно, не русский человек, — вздохнул Федя.

 — Буржуй недоделанный, — подтвердил Ионыч. — Я их, тварей, давил и буду давить. — Он сжал кулак. — Вот этими самыми руками.

 — Знаю, Ионыч. — Федя кивнул. — Уж кому, как не мне, знать тебя.

 Ведущий прочистил горло и сказал:

 — Радио у нас провинциальное, но новости самые натуральные. И от новостей этих, честно вам скажу, у меня волосы дыбом и мурашки по всему телу. Сегодня утром на Снежном Поле были замечены целые полчища серых существ… вы понимаете, о ком я. Эти твари движутся в сторону Пушкино, настроены они весьма решительно и недружелюбно. Жителям Пушкино рекомендуется чистить винтовки и натирать сапоги сазаньим жиром — ночка предстоит жаркая…

 — Ох, ты ж… — неопределенно сказал Федя и присвистнул.

 — Ничего страшного, — буркнул Ионыч. — Страху только нагоняет. Перестреляют их всех до единого без потерь — не раз уже такое бывало.

 — Перестреляют-то перестреляют, — согласился сокольничий. — Но мы на пути в Пушкино, и до ночи туда не успеем. Придется в поле заночевать, а эти, серые, тут как тут.

 — Плевать, — заявил Ионыч, сминая стаканчик. — В вездеход они всё равно не пролезут.

 — А если…

 — Че “если”? Всё пучком будет!

 Федя вздохнул.

 Ведущий продолжал:

 — Но есть и положительное во всем этом: трупы серых обеспечат жителей Пушкино мясом на пару недель вперед, ожидается проведение массовых гуляний на свежем воздухе с танцами и поеданием шашлыка…

 — Убери ты этого придурка нерусского! — взбеленился Ионыч. — Поищи, что ли, музыку какую-нибудь.

 Федя поспешно повернул колесико настройки.

Глава шестая

 Катеньке приснился загадочный сон.

 Приснилось ей, будто сидит она за большим дубовым столом перед пустой тарелкой, а напротив восседает кудрявая женщина в синем сарафане и деревянной ложкой ест мясной соус. Ест и смотрит на Катеньку из-под бровей, изучает.

 Катенька говорит:

 — Пошли скорей, нас папа ждет!

 Женщина молчит, продолжает есть. Намазывает на толстый кусок ржаного хлеба сливочное масло, сверху кладет несколько крупных горошин красной икры, и всё это отправляет в рот. Смачно так жует, чавкает.

 Катенька просит:

 — Ну пойдем, пойдем же!

 А женщина ест и ест, смотрит на Катеньку и ест, глядит в тарелку и ест. И не произносит ни слова.

 Катенька умоляет:

 — Пожалуйста!

 Вдруг слышит Катя, за спиной что-то хлопает. Хлоп-хлоп. Точно дождевые капельки по стеклу размазываются. И понимает девочка отчетливо, что теперь можно никуда не спешить. Ей становится очень страшно, и, проглотив страх, как холодную мокрую жабу, она просыпается.

 В кабине стоявшего посреди Снежной Пустыни вездехода потеплело. Тлел огонек электрической печки. В углу безмятежно храпел Ионыч. Стекла покрылись инеем. В небе, которое казалось сейчас гораздо ближе, чем днем, холодно мерцали редкие звезды.

 Хлоп-хлоп.

 Катенька повернулась к дверце и чуть не закричала от страха: из темноты, словно карпы из студеной воды, выныривали бледные безволосые лица. Слабые обмерзшие ладони хлопали по стеклу: хлоп-хлоп, — словно хотели попасть внутрь погреться.

 — Ай…

 Сокольничий Федя обнял девочку, погладил по голове:

 — Не бойся, лапушка. Они нас не тронут, не достанут. Они как снег, слабые, бледные, из снега появляются, в снег и уходят.