Девки

— Тьфу ты, оказия какая, хоть в землю зарывайся, — говорила мать, — у нас у самих наготы да босоты изувешены мосты, а холоду да голоду амбары полны. Хоть в гроб ложись. Никого нашему Саньке подходящих нет. Вот разве в Мокрых Выселках попробовать посватать. Митрохи дочь — Феклу. Одна у родителей. Полны сундуки нарядов. Платья одни другого пригляднее. А шуба-то на выхухоле. Загляденье... Пава, а не девка. Королю на такой девке жениться не стыдно.

— Постой, баба, не ври! — сказал Петр. — Ведь я слышал, что Фекла с большим изъянцем.

— Дело, отец, темное. Да и то сказать, поди найди ныне девку без изъянцу. Вспомни, в коем веке живем. Да и Санька не святой.

— Не в том дело. Тот изъян — дело пустое. Да вот беда — ее в округе пнем зовут. Девка с простинкой. [Простинка — слабоумие.] Не все винты крепко тут (он показал на лоб) завинчены, не все гайки на месте.

— И полно, отец. Простинка не хромоножье, в работе не помеха, в любовных усладах и подавно.

— Оно вроде так. Не по Саньке она. Санька наш — дока. Орел. Дура жена ему будет зазорна.

— Какой ты, отец, глупый. Да кто это осмелится признать, что жена большого начальника глупа. Что ни сморозит, все за умное сойдет.

— И впрямь, мать.

— Да глупенькая-то жена лучше. И мужу не поперечит, и нас стариков будет бояться да чтить. А как высокоумную-то да бойкую возьмешь да, упаси боже, комсомолку, горя от нее не оберешься. И то ей не так, и это не эдак. А уж так рады будут Феклу выдать. Она засиделась. Спит и видит жениха.

— Ну так что же, мать, любовь да совет им. Засылай сваху. А я Саньку уломаю.

— Пошлю я Устю, уж больно речиста, да и Саньку самого. Как только взглянет невеста, вся истает.

Когда явился Санька домой, отец ему сказал, что согласен женить сына, но на Фекле. С похмелья Санька обернул этот совет в шутку, посоветовался с товарищами. Все были в восторге:

— Айда сватать в Мокрые Выселки, — сказал Санька.

Парни охотно ответили на то:

— Куда ни шла, встряхнем округу, товарищи. Парню вино, что мельнице деготь, — смазал и ходчей пошел.

Обманное сватовство, устраиваемое парнями для озорной утехи, — дело в наших местах обычное.

Заводится это дело так. Соберутся парни, раздадут друг дружке роли — кому женихом в предстоящей затее быть, кому его брательником, кому крестным или сватом. Затеят в чужой, дальней деревне, где их не знают в лицо, облюбуют девку и пойдут ее сватать. Бывает и так, что за два, за три гривенника пригласят для прилику вдовицу какую-нибудь податливую, прикажут ей разыгрывать женихову мамашу или сваху. И вот с гармоникой принаряженная ватага парней смело двигается в деревню. Через нанятую женщину, видом вполне внушающую уважение, дают весть невестиной родне, так, мол, и так, пришли женихи для смотрин, просят маленько подготовиться. Невеста прихорошится, установит в доме порядок, созовет своих подруг — даже поплачет от горделивой радости — и начнется пирушка, после которой жених больше не показывается в деревню, оставив на память невесте обещание, что явится на другой день. Пойдут дни, невеста будет тосковать и рдеть от позора, и по всему району разольется молва, что парни-удальцы учинили над ней потеху. Девицы района на гулянках будут ахать и парней укорять, а парни только похохочут, самодурное племя, и хоть бы что.

На этот раз женихом назвался Санька, а в крестные свои произвел Игнатия. Устинью Квашенкину взяли свахой.

Санька с радостью сказал родителям:

— Иду сватать. Только, чур, не отвечаю за исход дела. Могу не понравиться физикой ни родным, ни девке.

— И полно, сынок, — ответила мать, — невеста одуреет от радости.

Возродили старинку: Саньку принарядили в атласную рубаху пунцового цвета, а по той причине, что Санька рос длинен и строен — удался в прадедов, — рубаха облегала его свободно. Достали суконные касторовые брюки — от них шел лоск, как от вороного орловской породы рысака, — и лаковые сапоги с острыми носками. [Кастор — шерстяная сукноподобная ткань.] На голову надели картуз с пружиной и лаковым козырем — залюбуешься. Красавчик с картинки, ух ты!

В старорусские цветные рубахи разоделись и товарищи, подпоясавшись поясами монастырской моды, в которых венчались их отцы. Разрядились так вовсе не зря: лесная строгая деревенька Мокрые Выселки слыла полустароверской, кондовой и не знала ни галстуков, ни шляп.