Девки

— Покойной ночи, Егор Лукич! Уж вы поосторожнее как-нибудь. — Незаметно для себя стал Канашева называть на «вы». — У нас сейчас в райкоме началась борьба с правым уклоном. Агитация была запущена. Сейчас развивать надо политическую активность. Цель наша — мобилизовать. Широко внедрять. — Речь его переходила в бессвязное бормотание. — Вы, чай, в курсе событий. (Он был жалок до отвращения. «Дерьмо», — обругал его Канашев про себя.) Мы друзья при любой погоде, конечно. Но... («Тамбовский волк тебе друг», — подумал Канашев.) Правильнее нам вовсе не встречаться, Егор Лукич.

— Согласен. Объясняться будем бумажками. Знать надо мне о ближайших твоих услугах.

Петр Петрович в темноте застучал зубами: его бил озноб. Страх сжимал сердце.

— Нет, я приду к тебе сам, поведаю, каковы ваши успехи.

— Зачем? Письмецом можете известить, не велика беда.

— Нет, нет! Приду сам, вы только не ходите ко мне. Подозрений-то сколько! И вам и мне на худо. Ведь они, как на грех, все районные начальники, со мной рядом живут. Здесь вот председатель рика, там волкома секретарь... [Рик — районный исполнительный комитет.] Учуют, у них нюх собачий... Сгложут без всякой жалости...

К куму Канашев явился со втором часу ночи. Его положили на печи совместно с хозяином.

— Выгорело? — спросил Трифон Трешников, зевая и крестя рот.

— С ними, с окаянными, жестокую имей политику, иначе — могила. Блох, кум, нету?

— Пошаливают.

— Христе спасе, бог наш. Сколько в мире зла.

Канашев перекрестился, зевнул и вскоре захрапел.

Глава третья

Заботы не покидали Егора Канашева ни на минуту. Неудача укрепляла его нрав и вселяла чрезмерную к людям бдительность, удача подогревала к работе.

После победы в ВИКе новой его заботой стал поп, сбежавший из Немытой Поляны еще перед постом. [ВИК — волостной исполнительный комитет.] Благословя своих друзей, сбежал поп тихо и мирно в соседнее село, объявив немытовцам, что ему тоже «жить надо», что у него не токмо дух, но и плоть есть, столь же немощная, как и у любого прихожанина, и что артельные дела его не радуют, а комсомольские песни по ночам отбивают сон.

Благочестивые почитатели роптать на попа не смели.

Никто ему плату положенную не выдавал, жить ему в бане не хотелось, доходы с прекращением церковных служб иссякли вовсе, а требами стали пренебрегать, — на что старые люди, и те умирали, случалось, без причастия. [Треба — жертвоприношение; богослужебный обряд по просьбе верующих (крестины, брак, отпевание и т.п.).]

Делать было нечего. Однако церковные главари учуяли в уходе попа большой проигрыш: забвение великого православного говенья дало артельщикам повод окончательно забрать в свои руки церковь. Вавила Пудов поэтому заверился полномочиями от мужиков непременно выискать нового попа — подешевле и бессемейного. Но миновала третья неделя великого поста, снег значительно зарыхлел, ноздреватая его кора побурела, овечий помет обозначился на талых местах подле амбаров, и ветер захилел, почуя смену времен, а о новом попе не было ни слуху ни духу.

В один из таких дней Канашев ехал из Курилова все с той же неотвязной думой про церковную нескладицу.

Он думал о том, что церковная канитель наносит урон его личному благу, упрочивая положение артельщиков на селе, и оставляет не у дел Вавилу Пудова, отстраняя его от влияния на ход мирских событий. Церковный староста при закрытой церкви — все равно что рыбак без сети — никакая сметливость не поможет.

Сам Егор попов не любил за даровую жизнь, обзывал их «захребетниками» и в церковь хаживал редко, ссылаясь на свой домашний недосуг. [Захребетник — тунеядец, бездельник, живущий на чужой счет, чужим трудом.] [Недосуг — отсутствие свободного времени.] На досуге он брался за чтение евангельского текста. За кучей хлопот, не имея возможности в должной мере самому за себя молиться, он сдавал этот род обязанностей на откуп богомолкам и тем самым одновременно угождал богу и «сироткам хлеб давал», что находил чрезвычайно богоугодным делом. Но все же попа он почитал большою уздою для мира и много дивился тому, что попы стали скуподушны, не люты, — «Дубинкина» он за это больше всего и недолюбливал, полагая безответное смирение его главной причиною тех склок, что заварились на селе. «Нужно подыскать пастыря умного, чтобы был за веру драчуном», — думал Егор, и проволочка с выбором попа тревожила его с каждым днем все больше.

Первым делом Егора по приезде домой было спросить у Яшки Полушкина, не приходил ли Вавила с новостями. Яшка ответил, что Вавила не приходил, но намеревался прийти, потому что новости у него, по-видимому, имеются.

Канашев выпряг жеребца и прошел на плотину. Даль была тронута весенним дыхом оттепелей, на полях пятнела обнаженная земля, петли сырых дорог явственнее обозначались на полотнищах снежных палестин. Разбухали, ржавея, болотные зажоры. [Зажор — затор льда во время ледохода; вода под снегом при таянии.] Лед отошел от берегов, и река готовилась буйствовать, исподволь напирала из плотину.